Жизнь Нины Константиновны Михайловской началась в 1905 году в с. Ратово Симбирской губернии в семье священника. Здесь она росла вместе с сестрами и братом в начале эпохи, принесшей человечеству множество потрясений. Свое вхождение в эту бурную, такую интересную жизнь Нина Михайловская описала в конце XX века по просьбе внучки С.В. Зуевой. Ее записи предназначались прежде всего для потомков. Безусловно, им сейчас уже трудно представить, как это было. Как при керосиновом освещении росла деревенская девчонка, как приехала в уездный Сенгилей и впервые увидела электрическую люстру, как пришла в первый раз в кинематограф... Что она думала и чувствовала при этом? "Главный восторг вызывало электричество. Щелкнешь - и вспыхивает яркий свет, освещающий все уголки. А в зале чудо-люстра. Розовая красавица. Раз щелкнешь - один огонек, еще раз - три. Тушить тоже постепенно. Ужас, как интересно!" Воспоминания о школе, может быть, более понятны и близки. Мы предлагаем вашему вниманию главы, касающиеся обучения Нины Константиновны в Высшем начальном училище Сенгилея в 1910-е годы. Может быть, впечатление на нее это производило более спокойное, чем существование электричества, но результат воздействия освещения и просвещения вполне сопоставим - освещение всех уголков и помещения и разума. И не случайно, наверное, Нина Михайловская впоследствии стала учительницей.

Начальная школа
Мне 8 лет. Мама сшила мне форму из коричневого батиста и черный фартук, поставила меня на стул перед зеркалом и спрашивает: "Нравишься себе?" Я улыбаюсь во весь рот. Наутро идем вместе в первый раз в первый класс. На лестнице в школе мама сказала: "Ну вот, Нина, кончилось твое детство. Теперь твоя жизнь пойдет на звонках и на заботах". Учительница моя первая - Мария Павловна Чепчина, была хорошая, должно быть. Не помню, чтобы она на нас кричала, злилась или плохо объясняла. Молодая, красивая, аккуратная. Ученье в эти первые годы меня совершенно не затрудняло, и потому я как-то не помню уроки. Хвалила меня за сочинение, которое я писала в третьем классе на тему "Прогулки на лодке", и ругала за плохой почерк. Посадила меня сначала с Полей Егоровой, а потом с Шурой Николаевлй - девочками с красивым почерком. И велела смотреть, как они пишут. Я смотрела, но красиво писать так и не научилась. С Шурой даже немножко подружилась. А вообще в эти первые годы школьных подруг у меня не было. Настолько я привыкла быть только в кругу брата и сестры, что не было желания вводить в свой тесный круг кого-то чужого. Для разрядки нам вполне хватало общения с детьми второго священника Никольской церкви Ени и Сережи Эпиктетовых, наших ровесников. Они приходили к нам изредка в гости со своими родителями, и мы к ним ходили. Летом вместе бегали в ограде. Наша учительница учила нас рукоделию: шить, вязать крючком, делать цветы. Меня несколько раз приглашала к себе домой, а я там совершенствовалась в этих делах. Сама довязала начатый подчасник из голубого ириса (он у меня и сейчас хранится).

У нее была дочка - девочка лет пяти, которая нам всем очень нравилась. Маленькая, а две косы длинные, и сама такая хорошенькая.

Учили мы басни Крылова в лицах. Так я была дубом в басне "Свинья под дубом вековым...". Отец преподавал у нас Закон Божий. Он рассказывал священные истории, заставлял нас пересказывать, читали Евангелие на славянском языке. Уроки он вел всегда спокойно, не повышая голоса, и его все слушали. В первом классе, да и дальше, меня дразнили, что я говорю на "а", а они все окали. И только в техникуме сознались, что зря тогда смеялись, так как произношение на "а" литературное, а оканье диалектное.

Высшее начальное училище
Окончив начальную школу в 1916 году, я поступила в В.Н.У. Какая в нем была учебная программа, не могу сказать, но, кажется, она приравнивалась к гимназической. И тогда уже ходили разговоры, что на базе этого училища будет открыт пятый класс гимназии. (Оно было четырехгодичным). Так что родители, должно быть, надеялись, что и я с Олей получу полное среднее образование. Очень им не хотелось оставаться одним. Лида и Сережа учились в Симбирске. Лида в епархиальном училище закрытого типа, а Сережа в первой мужской гимназии, где учился Ленин. Он жил на квартире еще с двумя учениками. Уезжать им всегда не хотелось, и слез было пролито немало. И это было причиной, что нас с Олей не хотели учить вне дома. Сослуживцы отца осуждали его за то, что он отдал Сергея в гимназию... Но отец сказал: "Не такое сейчас время, чтобы жить по старине. Пусть кончает гимназию, а там выберет сам, по какой дороге ему идти. Из духовной же семинарии - одна дорога"...

Я успела проучиться в В.Н.У. два года. Первый год мы учились не в главном здании, а в частном доме (дом Ураловых), который хозяева сдали училищу. В кухне была раздевалка. Из нее дверь в классную комнату. В ней я училась. Из нашего класса дверь в другой класс - параллельный. В нем отгорожена маленькая учительская.

Не помню, был ли у нас классный руководитель, но учителей-предметников помню почти всех. Это учитель пения Кузьма Иванович, который приходил со скрипкой и учил нас нотной грамоте, разучивал песенки... Он сильно прихрамывал на одну ногу, а позже мы узнали, что прозвище его "рубль пять". В классе со мной учились две сестры Березиных Маруся и Люба с хорошим слухом. И вот как он проиграет на скрипке новый мотив, как всегда кого-нибудь из сестер Березиных заставляет повторить, а потом уж поем все. Я завидовала им, что не могу так петь. По французскому - Татьяна Николаевна Погорелова. Она тоже прихрамывала, и звали ее "рубль пятнадцать". Уже пожилая. Было интересно учить другой язык. Молодая, кудрявая, нарядная - Лидия Евграфовна по естествознанию. По географии тоже молодая, но не такая форсная. Звали ее Инна, а величали - забыла...

Арифметика мне запомнилась задачами. Был у нас задачник "Малинин-Буренин", толстый такой, с такими вредными задачами. Бывало сидишь, сидишь, и никак не выходит по ответу. И я начинаю реветь. Мать смотрит, смотрит и говорит: "Отец, помоги что ли ей, ну что она ревет?" И я, упираясь, иду к нему в кабинет и сую задачник. Чаще всего бывало, что он раз-два и все решил. Мне обидно, что я не сообразила, и слезы все еще текут. В редких случаях и у него сразу не получалось. Тогда я вроде бы была и довольна: вот и он не может!...

По Закону Божию был Федор Яковлевич Эпиктетов, папин сослуживец (второй священник из Никольской церкви). Очень хороший человек. Кроме четверок и пятерок, других оценок никому не ставил. Еще он, как учитель, запомнился мне вот по какому поводу: обучение в В.Н.У. было платное. Надо было вносить, кажется пять рублей. Я была освобождена от платы. И вот одна девочка, Тая Забалуева, принесла эту плату, почему-то сразу не сдала, и они у нее пропали из парты. Стали искать, всех спрашивать. Деньги не находились. Тая плачет - "отец убьет". Семья бедная, взять негде. И вот батюшка сказал: "Дайте, я попробую найти". Он пришел в класс и сказал: "Дети, смотрите мне все в глаза". Мы остробучились на него. Сколько это длилось, я сейчас не могу сказать, но через некоторое время он объявил: "Я знаю, кто взял деньги. Грех, если их не отдать". Действительно, в конце дня деньги подбросили Тае. Потом он отцу рассказывал, что когда он заставил глядеть в глаза, то соседка Таи начала вертеться и отводить глаза в сторону. Из чего он и сделал вывод, что взяла она. Этот случай тогда нас всех поразил. Учились мы вместе с мальчиками. Сидели на четырехместных партах так: одна парта мальчиков, за ней парта мальчиков. За моей спиной сидел мальчишка Найденов, на мордочку довольно симпатичный, но меня он донимал чуть не до слез тем, что дергал за косы. Думаю, что и его рук дело, когда я нашла свой новый бархатный берет в раздевалке засунутый в печку и вывалянный в золе. Подруг на первом году у меня не было, а вот на втором опять встретилась с Шурой Николаевой, с которой училась и дружила в начальной школе и опять стала с ней дружить. Второй год нас перевели в главное двухэтажное каменное здание. Это был 1917-1918 гг. Шура была сиротой и жила у тетки с дядей. Дядя имел хлебный магазин. Торговал калачами. В его лавку и мы ходили. На двери висел колокольчик, и он звякал, как откроешь дверь. Шура звала дядю и тетю - "папанька" и "маманька". У нее были еще тети в Ставрополе (Жигулеиск), и, должно быть, после начальной школы она год училась там, а потом опять вернулась в Сенгилей. Она была серьезная девочка с косой и черными бровями над серыми глазами и белой, белой кожей лица. (Сама похожа на калач). Один раз я на нее сильно обиделась. На дом задали сочинение по картинке. Она меня спрашивает: "Ты написала сочинение?" - Я говорю: Да, написала". - "Дай мне почитать. Я что-то не знаю, как писать". Я дала. А потом в классе зачитали ее сочинение, как лучшее, а оно в точности мое с очень небольшими изменениями. Но потом я эту обиду забыла и продолжала с ней дружить.