«Мои дядья» – так называется групповой портрет, выполненный Львом Нецветаевым к 40-летию Победы в Великой Отечественной войне. У его отца было два брата, у мамы – четверо. Каждый из них много сделал для Победы, а двое – Дмитрий Нецветаев и Василий Егоров – заплатили максимальную цену. Не знавшие друг друга при жизни, на картине они стоят рядом, высвеченные столбом багряного света. Вот что рассказывает о своих родственниках-героях сам художник - Лев Николаевич Нецветаев.

В левом углу – высокий, типично северный дом моего деда – сельского учителя, репрессированного в знаменитом тридцать седьмом. Рядом – фигура дяди Бори; его смиренный вид пенсионера с палочкой, ох, как обманчив. С детства помню тусклое серебро ордена Александра Невского на его кителе; этот орден давался нечасто и только за проведение серьезных войсковых операций.

С ранней юности мечтая стать военным, Борис прибавил себе пару лет и в финскую кампанию, будучи уже офицером, получил контузию с таким букетом осколков, что был комиссован, как говорится, «вчистую». И никогда бы не сломил медкомиссию в сорок первом, если бы не написал лично Верховному Главнокомандующему о том, что он, кадровый офицер, не может сейчас оставаться в тылу. В конце войны он командовал полком, освобождал Прагу, о чем напоминает альбом с видами этого прекрасного города, подаренный президентом Чехословакии Бенешем. Дядя Боря рассказывал, что перед официальным банкетом, который Бенеш устроил для советских офицеров, маршал Конев предупреждал своих: «Ну, Иваны, не подведите!» Но у «Иванов» вышла-таки промашка: двое опоздавших офицеров первым делом жадно напились из благоухающей вазы с розовой водой, предназначенной... для споласкивания рук после вторых блюд с дичью.

Война добавила дяде Боре новых «железок», как называл он не извлеченные осколки. Один из них и стал потом причиной его смерти.

Самый молодой на картине – младший брат отца дядя Митя, думать о котором не могу без щемящего волнения. В детстве он сильно ушибся и потому отставал в росте от братьев. В его нескольких уцелевших письмах звучит порой мотив одиночества: «...покуда жив, и этого должно быть достаточно тому, кого интересует мое существование; к сожалению, таких немного» (12.11.41 г.). Это была тонкая и незаурядная натура; и в памяти отца он остался образцом искренности и чистоты духа.

 Уже имеющий боевое крещение, он был ценным преподавателем – командиром Велико-Устюгского военно-пехотного училища. Мать упрекала его за то упорство, с которым он стремился вырваться на фронт. Вот уцелевшая половинка письма от 15.11 (год неразборчив): «Дорогая мама! Напрасно обижаешься на меня. Иначе я поступить не могу. Жизнь моя сейчас там, где умирают люди, под крышей в теплой постели покоя я не нахожу и не найду, пока не услышу залповые салюты столицы, возвещающие об окончательном разгроме фашизма. Желание жить, а  не умереть – результат этого стремления, и если тебе дорога жизнь моя, то только радостью и благословением можешь отметить мое отбытие».

И еще в одном письме: «...прежде всего – ты пишешь о горькой судьбе моей. Ничего подобного: несмотря на все трудности армейской жизни, я счастливей таких, как Борис (брат – Л.Н.) – ведь меня еще не обессилели раны, не пугают дальние переходы и лыжные броски, ноги по-прежнемупослушны, легкие в достатке подают воздух, сердце так же толкает кровь, и голова не лишилась рассудка. Я счастливее таких, как зять Николай – ведь у меня не осталось семейного беспомощного очага, огонек которого может померкнуть без посторонней помощи; мои не плачут дети, не проливает слез жена, а отсюда и не сосет душу в короткие армейские ночи...  Я счастливей таких, как брат Коля: ведь мне уже не впервые испытывать взрывы снарядов, видеть предсмертные судороги раненых товарищей-бойцов, обонянием ощущать зловонный запах разлагающихся человеческих тел, недоедать, недосыпать.

Только ты, старая, несчастье одно мое, да еще Лиза (сестра – Л.Н.), да Борис, да дети Лизы, да и все, кто обречен на незаслуженные лишения – и много набирается, черт побери. Скорей бы на фронт, хотя бы утолить там жажду мести за всех и за собственную оборванную юность».

Уцелевшие друзья и сослуживцы дядя Мити через многие годы пронесли память о его редких человеческих качествах. А.В. Николаев, бывший начальник разведки минометного полка, а в те годы курсант-москвич, писал моему отцу: «Дмитрий очень скоро обрел среди курсантов такой авторитет, какого не имели другие командиры училища. Москвичей трудно было удивить силой, выправкой, знаниями, строгостью – их можно было сразить только лишь нравственными качествами, добротой, а ею Дмитрий обладал в изобилии...». Курсанты, оказывается, предполагали, что Дмитрий по национальности коми (в училище их было немало). «Нам тогда казалось, что такой добротой и отзывчивостью уже не может обладать русский человек, опоганившийся цивилизацией и слишком вкусивший плодов от древа познания добра и зла».

Другой бывший курсант, а ныне известный ленинградский поэт Виктор Федотов, прислал сборник своих стихов, где галочкой было отмечено стихотворение «Последнее письмо» с эпиграфом: «Памяти первого командира моего Дмитрия Нецветаева». Последние строки: «Говорили, под Псковом Стал стихи он писать» подтверждает желтый листок фронтового письма-стихотворения «Маме».

Так, не дождавшись слов ответа,

Под пулями идет, догадками томим.

Он будет жив! Он ждет от вас привета,

Любовью к Родине храним.

Внизу четкая дата: 10.01.44 и размашистая подпись: Д. Нецветаев. ...Ровно через двадцать дней он «...был убит 30 января 1944 г. Похоронен в д. Скачели Батецкого района Ленинградской обл.» (из похоронки).

Рядом с дядей Митей – Василий Егоров, любимый мамин брат, умница, весельчак и острослов. Маргарита Львовна, дочь легендарного генерала Л.М. Доватора, с которым мамины братья вместе учились в академии имени Фрунзе и были соседями (а мама, десятиклассница, нередко играла у Доваторов в карты), рассказывала маме при встрече в 1968 году: «Больше всех мне запомнился дядя Вася. Помню, он меня в шутку называл «королевой Марго». Часто возился с нами, шутил».

Война застала его под Наро-Фоминском, где только что родилась его дочка Галина. Московская Пролетарская дивизия, начальником оперативного отдела которой он был, направлялась на фронт через Москву; туда, в семью старшего брата он захватил жену с малышкой. Неоднократно подходил посмотреть, какие глаза у дочурки, но она крепко спала. Больше они не увиделись. Через несколько дней, 11 июля 1941 года, возле деревни Речка Витебской области Василий Егоров, заменив убитого командира полка, поднял бойцов в атаку. И тут же пулеметная очередь оборвала его жизнь.

В ранней юности моя кузина написала стихотворение, в котором были такие строки:

...Москва тогда шинелями серела

И пела песню про священный бой,

Я только за четыре дня успела

Родиться перед грозною войной.

Запомнить бы тогда сухие губы

И каски металлический овал,

И то, как брал единый раз на руки

И как единый раз поцеловал.

И еще три маминых брата стоят возле родного дома в деревне Буйковка Майнского района. Слева – дядя Петя, самый старший. Когда в 1937 году студия «Союзкинохроника» снимала о братьях Егоровых киноочерк «Четыре сына», он был уже орденоносцем, слушателем Военной академии им. Фрунзе. После окончания академии дядя Петя работал в Генеральном штабе. Оттуда на фронт не отпускали. Это была напряженнейшая, нервная работа, подорвавшая в итоге его сердце. Верховный (Сталин) любил работать по ночам; поэтому в любое время надо было быть готовым дать любую необходимую справку. «Уйдешь с работы, а в голове абсурдная мысль, что забыл запереть секретный сейф. Вернешься – все в порядке, а сна уже нет», – рассказывал он. Пять орденов (в том числе орден Ленина), не говоря о медалях, украшали его китель старого образца. Он был добрым и сердечным человеком; поощряя пристрастие к рисованию, подарил мне, мальчишке, книгу Репина «Далекое-близкое». До конца своих дней навещал родную Буйковку, а когда я студентом возвращался в Москву с каникул, требовал подробного отчета о жизни в городе и особенно в родном (тогда Тагайском) районе.

Средний, в генеральской форме – дядя Федя. В мою детскую память именно он врезался как яркий вестник Победы. Летом сорок пятого поздним вечером жители Буйковки столпились на просторном лугу за деревней. Все знали, что заехавший к родителям Федор «Крысанов» (так деревня упростила сложное отчество Хрисанфович) обещал устроить не ведомый никому салют. Когда совсем стемнело, дядя Федя поднял вверх руку с необычно большим пистолетом, и ... дальше было неописуемое. Грохнуло, и в небе расцвело огненно-розовое чудо, залившее всю округу трепещущим алым светом. Мы, ребятишки, впервые видим ракету и следим за ней в каком-то шоковом восторге, а ракетница бухает снова и снова, зажигая и зеленые, и голубые звезды, и снова алые; и мы, словно проснувшись, начинаем орать, визжать и носиться в поисках еще тлеющих, сладко вонючих гильз...

Отучившись в Ульяновской Краснознаменной школе имени Ленина (будущее гвардейское танковое училище), уже орденоносцем досрочно окончив в июле 1941 года академию им. Фрунзе, он получил назначение в Уральский военный округ, где готовил танковые кадры для фронта. С июля 1943 года и до полной победы воевал в составе 3-го гвардейского танкового корпуса, командовал танковой бригадой. Это его танкисты первыми вышли к побережью Балтийского моря в районе Варнемюнде. Он рассказывал, что Рокоссовский не поверил телефонному сообщению и потребовал бутылку морской воды. Когда ее доставили, он собственноручно приколол танкисту  звезду Героя (так мне запомнилось; возможно, это был орден не столь громкий).

Из письма моей маме от 6 декабря 1944 года: «...Катя, сейчас я на штатной должности, где должен быть генерал-майор. В тот день, когда вы приехали в Кузнецк (29.10.44), я вел упорный бой, прорывал сильноукрепленную оборону врага. Лично сам участвовал в атаке, чудом остался жив.

Сейчас здесь никакой зимы нет, каждый день дожди, кругом сплошные болота, грязь по пояс. Всем очень тяжело достается и особенно русскому солдату, как он только выносит, мокрый и усталый. Эту Прибалтику я никогда не забуду. Ведь вот я был в боях на 1-м и 2-м Украинском, 3-м Белорусском и Ленинградском фронтах, но этого не видел. Вот сегодня пришлось пройти пешком 20 км по пояс в грязи. Больше ничего не проходит, даже наши «лошадки».

...В бою я чертом становлюсь и часто выскакиваю вперед других, о чем командующий уже меня предупреждал. А вот на днях только вышел из  землянки, проводил совещание, как туда попал тяжелый снаряд. Убило – 5, ранило – 7. Нет, я, пожалуй, могу остаться живым. Больше погибают трусы...»

Из книги «Гвардейский Котельниковский»: «3-я гвардейская танковая бригада подполковника Ф.Х. Егорова следовала впереди и имела задачу к исходу 2 мая овладеть Висмаром. Совершив 80-километровый марш, 3 мая восточнее Висмара бригада встретилась с войсками союзников – передовыми частями 2-й британской армии». В память об этой встрече остались фотографии, где среднего роста крепыш дядя Федя стоит чуть ли не по плечо долговязому британскому генералу.

Как память о войне хранится в его семье альбом с приказами Верховного Главнокомандующего, полученный от маршала Рокоссовского (в пятнадцати из них упомянут Ф.Х. Егоров). Девять орденов и множество медалей, среди которых резко выделялся польский Грюнвальдский крест. После войны дядя Федя был начальником штаба легендарной Кантемировской дивизии, а ее командиром – Якубовский, впоследствии главнокомандующий армиями Варшавского договора. Он неоднократно подтрунивал над сложным отчеством дядюшки, говоря: «Признайся, что ты – поповский сын...» Позже дядя и сам командовал дивизией, а также был военным советником на Кубе. В студенческую пору я был первым читателем его интереснейших воспоминаний.

И, наконец, младший брат – Григорий. Недавно отметивший свое 90-летие, дядя Гриша, слава богу, еще жив и регулярно звонит нам, справляясь о здоровье сестры. Он тоже сполна хлебнул фронтового лиха. Будучи летчиком, в 1939 году воевал с белофиннами. В июле 1941 года он с женой, красавицей тетей Аней, повесил на дверь квартиры замок, и они разъехались в разные стороны. Будучи военфельдшером, она, рискуя жизнью, спасала жизнь раненым, прошла нелегкий фронтовой путь. За плечами дяди Гриши – блокадный Ленинград и сражения на семи фронтах. После войны – работа в главном оперативном управлении Генштаба. До самых последних пор он почти ежегодно приезжал в Ульяновск, стараясь каждый раз навестить сельское кладбище, где покоятся родители четырех братьев-воинов, а мои навеки памятные дедя и бабуся.

Все шестеро моих дядьев – люди уходящего поколения, вставшего навстречу страшной бронированной лавине фашизма. И не ради галочки в отчете, а по насущной необходимости души всматриваемся мы сейчас в их лица, в их жизни.

Лев Нецветаев