К 60-летию Победы Ульяновский областной художественный музей подготовил уникальную выставку «Я – очевидец». В экспозицию вошли живописные и графические работы фронтовика, заслуженного художника России Виктора Киселева. На протяжении всей жизни Виктор Васильевич был ближайшим другом Аркадия Александровича Пластова, который проявлял заботу обо всей семье Киселевых, а в годы войны писал своему товарищу на фронт теплые письма и даже прислал графический портрет его матери – Параскевы Петровны. Неслучайно поэтому выставку «Я – очевидец» украсила также самая знаменитая работа академика А.А. Пластова «Фашист пролетел». Виктор Киселев прошел по дорогам войны с июля 1941 года по ноябрь 1945 года. Второй период службы, по ходатайству А.А. Пластова, был связан с профессиональной работой: Виктор Васильевич находился на фронте уже в качестве художника студии имени Грекова, поэтому имел возможность не только рисовать и писать картины, но и записывать впечатления. Предлагаем читателям познакомиться с отрывками из военного дневника В.В. Киселева.

22 апреля 1945 года

Ночевали у майора артбригады, чтобы утром раненько поехать на НП. Вечером беседовали о проблемах искусства, на тему войны. Майор – любитель художников – был очень любезен.

Утром наскоро позавтракали и на машине отправились. Дорога шла узким ущельем. Серые скалы, чередуясь с лесными массивами, нависали над дорогой или торчали из лесной массы утесами причудливой формы. По ущелью с шумом катилась речка, с пеной пробиваясь между камней. В ущелье темно. Дорога вилась зигзагами, огибая скалы. Въехали в небольшую котловину. Машину оставили тут, сами пошли на гору пешком. Передохнули, выбрались на седловину. Здесь развернулась огромная панорама. Близко-близко селение Бела, вчера только занятое нашими войсками. За селением – передовая. Видны дымки разрывов. Дальше – еще селение, и хорошо виден город Жилин, куда идет наступление.

Начали подъем на вершину по узенькой тропиночке. Взбираться очень тяжело: скользко и круто. К тому же мы несли с собой этюдники. Несколько раз приходилось отдыхать. Но вот, наконец, и вершина: слышен разговор, смех. На самом гребне вырыта траншея, установлено несколько стереотруб. Наблюдатели в плащ-палатках сидят у костра. За гребнем разбито несколько палаточек. Начальство только просыпается, на четвереньках вылезает из палаток, снимает рубашки и умывается. Рассказывают: «Ну, ночью и погодка была, чуть нас не сдуло отсюда».

Наблюдаем за линией фронта, рассматриваем немецкую сторону. «Вижу спиртовой завод», – смеется один. «А я вижу – вот нагружают бочки», – говорит другой. «Товарищ майор, постреляем немного?» – «А куда?» – «Да вон в ту деревню. Куда ни кинь – в любом доме немцы. А попадем точно! Ну, пустите снарядиков пяток, товарищ майор!»

Засуетились, передают приказ на батарею, прицел, готовность. Наблюдатели у труб. Снаряд упал левее. Исправили прицел. Огонь! Опять мимо. «Ну, вот, попусту тратим снаряды». – «Вижу повозку на дороге!» – «Нет смысла в одной повозке».

Чудно! Стреляют, будто для забавы, со смешком. Как человек может привыкнуть! Как будто так и надо. Видимо, таков закон войны.

Тяжелый фронт – по горам. Мы-то из любопытства влезли, а тут надо под огнем лезть к врагу. Пищу и боеприпасы доставляют вьюками или волоком на лошадях, а на крутые высоты – совсем на себе.

27 апреля. Деревня Бела

Народ живет небогато. В избах грязно. В деревне много уродов, карликов. Очень живописные дворы, но грязно, много навоза. Наблюдал сегодня любопытное явление: ночью была видна радуга и очень четкая, видимо, от луны. Необычно объявляются здесь приказы, распоряжения. Идет по улице человек с барабаном и выбивает, приостанавливаясь около дворов. Со всех хат выходят люди к нему, и он объявляет: либо несите сено, картофель, либо с лопатами идите зарывать трупы немцев и лошадей.

1 мая. Тепличка (не доезжая Жилина)

В пять часов утра здесь еще был немец, а в десять уже мы. Хорошая, чистая деревенька. Жители все высыпали на улицу, с удивлением смотрели на нашу армию. А по улицам двигались сплошным потоком машины, пушки, «Катюши», конники, обгоняя караван ишаков, навьюченных в два раза большими по объему, чем они сами, узлами, вьюками. Такой транспорт у всей толпы вызывал смех. Сегодня я видел караван, когда он направлялся в брод через реку. Весь караван был привязан к хвосту лошади. Над водой были видны только вьюки и ушастые головы. Картина очень комичная, но ослы, ишаки и горные лошадки на фронте в Карпатах играют огромную роль: на гору по узким крутым тропинкам, кроме человека и этих животных, никто не может взобраться. А фронт здесь идёт с горы на гору.

Вчера было особенно приподнятое настроение. Распускающаяся зелень, цветущие деревья, а главное, откуда-то прошёл слух, что Германия капитулировала. Все с радостными лицами потихоньку переспрашивали, с каким-то внутренним нетерпением ждали сообщения радио, настроенного на Москву, но ничего не случилось.

Любопытный пейзаж. Холмы, где нет леса, изрезаны полосками пахоты, и всё так цветно, густо-густо по краскам. Горы какого-то сине-лилового, густого бархатного цвета, вершины некоторых ярко белели, облизываемые облаками. На фоне гор – оранжево-коричневые пирамидальные тополя. По густоте и яркости красок вспоминается Ван Гог, а по плотности – Курбс.

Деревни с постройками городского типа, крытыми красной черепицей. Жители одеты чисто. К обеду вся деревня была забита солдатами, машинами. В обед все выпили. Везде слышны русские песни, грубые пьяные голоса, смех, и не без мата. Ежели зажмурить глаза и слушать, то напоминает какой-нибудь престольный праздник или масленицу 1924 года.

2 мая

Сегодня ехали через Жилин, километров 50. Дорога шла узкой долиной, по сторонам – горы, покрытые лесом, узенькие полоски пахоты. Всюду разбросаны маленькими группами домики, на межах воль дороги стоят вишни, черешни. Домики деревянные, в палисадниках цветы. Жители по всей дороге стоят группами, приветствуя движущуюся сплошную колонну, бросают цветы.

Был сегодня очевидцем неприятной сцены. Идем улицей деревни, у каждого дома стоят машины, везде военные и цивильные. У одного дома с надписью «Ресторан» стоит группа солдат в плащ-палатках, самоходчики в шлемах, разведчики в пестрых комбинезонах. У стены в толпе стоят пойманные в этом районе пленные: высокий чех в гражданском костюме и в немецких ботинках и маленький немец в солдатском обмундировании. На них с ненавистью наседают допрашивающие: кто они – шпионы? Почему чех воюет против русских? – совестят его. Тыкают пальцем на немецкий значок на пилотке. Один с брезгливостью снял с него пилотку и с ненавистью с корнем выдрал значок, опять надел на чеха. К немцу особо не приставали, но на чеха наседали. «Немец – враг, а ты, курва, что?» Чех доказывает, что он взят немцами, носил пищу на передовую, а воевать не воевал. Ехидно смеются. «Знаем, это вы показали на партизан, которых вчера здесь расстреляли власовцы, – 25 человек». Подходит цивиль, указывает на них: вот эти выдали наших, их было четверо, а пятый немец, они привели власовцев. Толпа еще больше разозлилась, заскрежетала зубами… «В расход их!» – раздаются возгласы. Все ближе, яростнее наступают, вот-вот разорвут. Полегоньку начали хлестать по морде. Подходит какой-то командир: «В чем дело?» Приговор: «Ну, дайте немного, только не до смерти. Немца не надо, он наш враг». Чеха начали яростно бить. А один подходит к немцу, берет его за волосы, с силой роняет его на землю: «Вы у меня, гады, четыре самоходки подбили!» Толкает, бьет по голове. Немец кубарем катится на землю. «Ну, ладно, поведем в штаб, может, что скажут». Два разведчика повели.

Дождь цедит. Сумерки. А по улице идут, идут, движутся войска. Сейчас сидим в избе, у приемника: взяли Берлин!

4 мая

Оторвавшись от корпуса, пробираемся в другую часть. Путь лежит по только что очищенной от немцев дороге. Машины ходят редко. Нашли квартиру у цивильных. Хозяева сначала топырились, потом, когда на них наступили, начали шевелиться, убрали комнату, целой оравой готовили ужин. Сам старый пан заправлял ужином. Стали кушать, мы сажаем с собой прислугу. Хозяева на дыбы, с удивлением: как это слуги сядут вместе с господами? Все же настояли, но пан остался страшно недовольный. Девушек-прислуг тоже смутили. Была пятница, а мы ели мясо…

Утром быстро выехали с попутной колонной. Дорога шла долиной, горы становились ниже, заметно было, что из гор выбираемся. Едем границей по Польше, по Чехословакии. Природа тоже изменилась. Листва уже большая, в бурном цвету вишни, яблони, черешни, начала цвести черёмуха, набрала бутоны сирень. Воздух прозрачный, краски сочные. Кругом всё чистенько, благоустроено. Домики с палисадниками, цветниками. На кухне в любом доме столько видной посуды: ножей, рюмок, сеточек, половничков. В каждой кухне стоят на полочке стандартные фарфоровые посудины с надписью: цукер, кава, рис, корица, мука… Посуда вся эмалированная, белая, изящные маленькие печечки чугунные или чугун с изразцами. Модернизированные шкафы, точно отполированные. Над кроватью или в овальной или в квадратной раме литографическая икона-лубок – Христос и Матка Боска. Масса всевозможных пузырьков, баночек. Жители – степенные чехи и поляки.

Ехали долго. Мосты по дороге все были взорваны, приходилось делать большие объезды. Жители все остались на месте. Много мужского населения. Досадно: ходят, руки в карманы, а мы за них воюем.

Приехали в город Цешин, не доезжая Моравска Острава километров 30. Небольшой промышленный городок, но дух уже европейский. На улицах масса флагов: советских, польских, чехословацких. Здесь два дня назад еще были немцы, теперь начала работать комендатура. Идут толпы русских – мужчин, женщин, девушек, освобожденных нашей армией. Жители смотрят за военными из-за занавесок окон. Ночевать устроились в гостинице. Сейчас кто пишет дневники, кто проверяет рубашки от непрошеных гостей – вшей и блох. Рядом ратуша, слышен бой часов. Двенадцать. Завтра дома праздник. Хочется домой. Среди освобождённых искал Епашку. Жив ли милый брат? Больно.

6 мая

Едем на Моравску Остраву. Прекрасная дорога, машина мчит вихрем. Хуторки, хуторки в сочной весенней зелени и в бурно цветущих фруктовых деревьях. Всё кругом вылизано. Каждая межа использована под деревья, беленькие домики. У каждого домика – ветряная мельница, цветники. Везде на домах висят огромные флаги – чехословацкие, наши. Моравска Острава – большой город, серый, закопченный, но есть водопровод, электричество.

Самое благоустроенное – кладбище. Вход: мрачная, тяжелая архитектура, грубый ампир с низкими, неуклюжими колоннами. Дальше идет прямая дорожка поперек кладбища, в конце стоит крематорий, увитый плющом, так же, как и вход на кладбище. Это немного скрашивает грубость и черноту. Рядами стоят памятники – стоячие мраморные плиты. На многих скульптуры: головка Христа в терновом венце. В плитах – застекленные углубления, а внутри урна, там же фотография ушедшего. Могилы все в живых цветах. Каких цветов тут только нет! Сплошной цветник. К тому же ряды могил все густо засажены кипарисами, есть липы и плакучие ивы. И все это обихожено, все строго подстрижено. Больших деревьев нет, так что кладбище светлое. Чистота поразительная.

Ходил еще по городу. Серо, мрачно. Архитектура – сплошные коробки. Публика одевается чисто, изящно. В домах – полный комфорт. В городе много разрушений. Сегодня открылись некоторые магазины, пошел трамвай. Писать и рисовать совсем не располагает. Скорее бы на фронт. Сегодня чешские газеты публикуют о капитуляции Германии, но у нас по радио не слышно. Ночью слышим шум: крики «ура». Бегают, пляшут, одним словом, – садом. Подняли стрельбу из всякого вида оружия. Бьют в жестянки, в колокола. Бешеное торжество.

11 мая. Шернберг

Едем в Шернберг… С горы открывается огромная мглистая панорама, а внизу у горы город, весь в зелени и цветущих деревьях, с серо-голубыми черепичными крышами. Загзагообразный спуск. Город совершенно иной, чем Моравска Острава. Дома светлые, желтые, огромный костел. Все настолько красочно и цветуще, что невольно вспоминается Моне и все импрессионисты. Каждый кусочек засажен цветами. Остановились в районе новых построек, принадлежащих национал-социалистам. Район цветущий. Позавчера тут (рассказывали) уже при наших один немец (покойный секретарь нацистской партии), узнав, что Германия капитулировала, повесил всю семью и сам повесился (вот гад).

12 мая

С утра писал этюд с сиренью. Как же трудно! Не знаю, как нужно писать. Измучился. Завтра опять надо пойти. До обеда писал цветы, мучился и тоже не написал. Такая чистота цвета – ничем не возьмешь. Вспоминал Аркадия (Пластова – Ред.). Сколько надо работать! Вспоминал и Кончаловского. Очень тяжело пишется…

Ходил по садикам. Каких только кустов нет: и ягодные, и декоративные, и яблони-кустики, и стелющиеся по земле, яблони ползучие, точно прилипшие к стене. Все это так обихожено, каждый кустик обработан. Все в бурном цвету. Понизу идут клубника и всевозможные цветы – такое разнообразие!

15 мая 1945. Пародобице

С утра поехали дальше по направлению к Праге. В утренней дымке кучки леса, преимущественно хвойного. Поля прекрасно обработаны, посевы пышные, местами уже колосится пшеница. Аккуратные кучки минеральных удобрений раскинуты по полю. Во всем аккуратность, заботливость. Единственное, что нарушает порядок, это свежевырытые извилистые траншеи… На немецких домах белые флаги. Каждый населенный пункт укреплен: на улицах устроены срубные надолбы, траншеи, противотанковые рвы. Во всех городах происходили сильные бои, много разрушений, пожарищ.

Едем дальше. По сторонам в кюветах навалено много немецкой техники: лежат вверх колесами машины, подорванные или сожженные пушки, танки, трупы лошадей раздутые, со вздутыми ногами, кучи касок, противогазов, ящиков, снарядов, вороха горелой бумаги – документы, что ли? Чувствуется бешеное бегство обреченной армии.

Вот отдыхает огромная масса пленных по обе стороны дороги. Группами, в одиночку, загорелые, грязные, оборванные, обутые во что попало, в платках, пилотках, в шляпах, без головного убора, без рубашек, в трусах. Косматые старцы, юнцы, толстые, краснорожие, худощавые, кривоносые, горбоносые, лупоглазые… Невероятное зрелище! Сфантазировать невозможно!..