В романе американского писателя Торнтона Уайльдера « День Восьмой» доктор Гиллинз в ночь наступающего ХХ столетия, сулящего технические чудеса и неизведанные радости, предается нерадостным мыслям о незавершенности человеческой природы: «Библия учит нас, что в День Шестой Бог сотворил человека, а потом дал себе отдых. Но каждый из шести дней длился миллионы лет! День же отдыха, верно, был очень коротким. Человек – не завершение, а начало мироздания. Мы – дети Дня Восьмого». Размышляя над тем, сколько ежедневно свершается трагических ошибок вершителями судеб мира, сколько свершается глупостей и преступлений во всех уголках Земли, начинаешь понимать, как мало уроков извлекает человечество из истории, и видеть все признаки наступления «dias irae» – Дня гнева – агонии западной, по определению О. Шпенглера, «фаустовской культуры».

Для этой цивилизации характерны наслаждения исключительно «благами мира сего». Здесь торжествует культ денег, насилия, сенсаций, а героем времени становится нувориш, освободивший себя от совести как от ненужного балласта, и насаждающего эстетику рекламных роликов, ремейков и попсы. Сегодня мы, потерявшие веру в Бога и нравственные ориентиры, закоренелые материалисты, пожинаем плоды своего несовершенства. Главной ценностью «эпохи заката» являются наслаждения и деньги как средство достижения неутолимых радостей. Жажда «поймать фортуну за хвост» порождает тотальную схватку – сверху донизу, братоубийственную бойню. Практически невозможно отыскать в целом мире уголок, в котором не посыпали бы пеплом свои головы несчастные матери, вдовы и осиротевшие дети, потерявшие близких в котле бурлящих страстей и плясок смерти.

На постсоветском пространстве, где официальной идеологией были материализм и атеизм, объявленная в перестроечные годы свобода – как одна из основных ценностей демократического мира – обрела все признаки культа идолопоклонства. Эта сладкая «свобода» при отсутствии тормозов и личной ответственности пленяла «яркими игрушками», связанными так или иначе с большими деньгами, должностями, другими модификациями силы, могущества vip – пробивных, не отягощенных образованием и нравственностью представителей человеческого рода. «Эти игрушки» небезопасны даже для высоколобых интеллектуалов. Достаточно вспомнить антиутопию «Колыбель для кошки» американского писателя Курта Воннегута, где гениальный ученый Феликс Хоннекер доигрался со своим открытием до мировой катастрофы.

В бытовом плане они завораживают ничуть не меньше: лимузины, сказочные виллы, путешествия в экзотические страны, на роскошные берега океанов и морей, и в космос, и в глубины морей, чего бы это ни стоило – денег или жизни людей. Таковы правила игры основанного на чувственных наслаждениях и сенсациях времени.

А длинноногие красавицы, жертвы конкурсов красоты, несостоявшиеся «модели», отравленные тщетным ожиданием особых дивидендов судьбы, те из них, которые не сгинули в пучинах разврата и оказались «на плаву», превращаются в «игрушки» особого рода. Эти Цирцеи способны не только взять в сладкий плен зазевавшихся мужчин, но и способны превращать их в «свиней».

Между тем невозможно представить себе духовно зрелого и мудрого человека, которого привлекла бы подобного рода мишура. Уже в античные времена учились отличать истинные ценности от ложных. Рассказывают, что Сократ, увидев огромное количество дорогой утвари, торжественно перевозимой по улицам Афин в какой-то дворец, воскликнул: «Как много, однако, на свете есть вещей бесполезных и совершенно ненужных»! А философ-стоик Эпиктет учил современников: «Людям надо знать, что счастье не там, где они ищут его по слепоте своей. Оно не в силе, ибо Мирон и Геракл не были счастливы, не в богатстве, ибо Крез не был счастлив, не во власти, ибо консулы не были счастливы, и не во всем этом вместе взятом, ибо Нерон, Сарданапал и Агамемнон вздыхали, плакали и рвали на себе волосы – они оставались рабами обстоятельств и игрушками призраков. Счастье – в нас самих: в истинной свободе, в отсутствии низкого страха или в победе над ним; в полном самообладании, в возможности пользоваться многообразием мира и вести невозмутимую жизнь даже в бедности».

Эти мысли Эпиктета позволяют пристальнее вглядеться в лик «майи» – суеты сует – призрачный мир, который, к счастью, в этом своем качестве не вечен, но способен заслонить от нас нечто важное. Что же можно считать неподдельно настоящим в мире миражей, тленных вещей и обманчивого счастья?

Все мировые национальные традиции отмечают в человеке уникальную способность к аккумуляции духовности, которая, собственно, и составляет «Божественную монаду» культуры каждого народа. Духовность, в соответствии с древнейшими религиозными традициями дарована человеку Богом; но она одновременно является и результатом экстрасоматического опыта людей. Стало общим местом утверждение об абсолютной ценности духовности. Возможно, действительно, фундаментальное изучение этого феномена принадлежит науке будущего. Однако многие хотя бы на уровне подсознания понимают, что всякое пренебрежение духовными ценностями грозит катастрофой и для индивида, и для цивилизации в целом. Даже ортодоксальные материалисты осознавали, что человек без духовных проявлений – животное либо робот.

В христианской традиции Бог по сути своей троичен, что невероятно сложно понять неискушенному в философских рефлексиях человеку. Логически мыслящему человеку представляются едва ли допустимыми такие математические операции, когда Единица равна Трем, а каждая из Трех ипостасей наделена особой качественной характеристикой и может составлять Единицу. Идею Единого Бога, проявленного в Троице, выразил в своей знаменитой иконе русский живописец Андрей Рублев. Этот образ отразил чаянья нашего народа, для которого, кстати, не возникало проблем с пониманием Единосущности и Нераздельности Троицы уже в ХV веке, – о свободе, мире и соборности всех и каждого в эпоху смут и междоусобиц на Руси. «Троица» Андрея Рублева стала знаменем и выражением национального духа нашего народа практически на все времена…

Представление о высокой духовности нередко ассоциируется в народе с тремя замечательными русскими именами: Вера, Надежда, Любовь. Но имена эти – не что иное как аксиологические категории нравственности и одновременно христианские символы, связуемые великой Мудростью, – в православной традиции знакомой всем еще под одним именем – София. Идеалы, выраженные женскими именами, вдохновляли наших пращуров. Смогут ли они и сегодня, в новое смутное время, стать для нас, неразумных «детей Дня Восьмого», надежными нравственными маяками?

Философы определяют несколько уровней веры. Самый демократический – бытовой, или обыденный, уровень осознания этого понятия стоит немногого, ибо означает, чаще всего, веру слухам, веру «идолам рынка», веру в ошеломляющие, шокирующие россказни желтой прессы, в призывы харизматических личностей различной идеологической и нравственной ориентации, веру в непогрешимость своей партии, своей «тусовки» и, наконец, в жизненные принципы себя, любимого. Эта вера упряма, слепа и не способна слушать разумные доводы не только других, но и собственного рассудка. Второй уровень веры Иммануил Кант определил как доктринальный. В основе этой веры лежит идея об онтологичной данности Бога. Доктринальная вера тверда, хотя и не исключает затруднений при размышлении. Зато моральная вера всегда права, ибо нравственное поведение истинно и не нуждается в доказательствах. Даже атеист поверит в свойственную человеку приверженность к добру, истине и красоте.

Но имеется еще и трансцендентальный уровень веры, в соответствии с которым, мы знаем о мире, находящемся за пределами научного познания, гораздо больше, чем думаем. Вера, как известно, рождает надежду. В советских философских справочниках для нее просто не находилось места. Надежда расслабляет, заставляет искать выходы из тупиковых ситуаций в зыбких построениях будущего, в грезах. Это было совершенно чуждо целеустремленному строителю коммунизма, для которого «нет преград ни в чем», следовательно, надежда – это удел слабых. Между тем надежда – одна из важнейших человеческих ценностей, она всегда обращена на перспективу.

Подтверждение этому легко обнаруживается в рассуждениях Дж. Байрона: «Если бы не было надежды, где было бы будущее? – В аду!» Где находится настоящее, большинство знает. Что же касается прошлого, то чаще всего там обманутые надежды. И тем не менее человечество только и живет ими, черпая из них жизненную энергию. Под ударами жизни надежда необходима человеку столь же абсолютно, как и вера. Ученые подтверждают, что разочарование чаще всего способствует полному угасанию жизненных сил, что влечет за собой «духовное умирание» на фоне затянувшейся депрессии. Однако человек, сильный в вере, всегда оставляет в сердце уголок, в котором теплится надежда. Впрочем, надежде, как и всякому другому проявлению творческого начала в человеке, необходим побудительный импульс. И надежда находит его в любви, ибо любовь – наиважнейший из феноменов человеческого духа.Вместе с тем любовь – странное и многоуязвимое чувство, так как именно в нем перечисленные нами ценности обретают конкретную ощутимость. Любовь мыслится всегда как двоица: ценность плюс данность – и тем реализуется степень представления об этой ценности: «Покажи, кого (что) ты любишь, и я скажу, кто ты».

В русском языке, который богат не только на выражение красок в чувствах, но и на тончайшие обозначения различных душевных состояний человека, для слова «любовь» не нашлось достаточных «инверсий». Есть над чем задуматься. Не оттого ли, что мы всегда испытывали голод по этому чувству? Обожать и жалеть – все-таки слова иного семантического ряда. Видимо, потребность в любви была для нас всегда сильнее способов ее выражения. Между тем, «любовь» в языках европейских народов, в соответствии с качественным наполнением, обозначается различными словами. Остановимся на некоторых уровнях любви в контексте аксиологии. Неуемная, безрассудная любовь не способна принести полной радости: неизбежны разочарования, странности метаморфоз, вплоть до порождения химер. Ценностный уровень такой любви невысок. Как, впрочем, невысок и уровень любви к самому себе, ведь эгоизм несет гибель личностному началу в человеке. Утверждая свою личность, эгоист на деле губит ее, выдвигая на первый план антидуховность. Поэтому как ни обольстительно звучит рекомендация английского писателя-декадента Оскара Уайльда «влюбляться в самого себя, завязывая роман на всю жизнь», не стоит принимать ее всерьез. Своими прекрасными произведениями «Портрет Дориана Грея» и «Баллада Редингской тюрьмы» писатель сам доказал пагубность такой позиции.

Самоутверждение личности собственно и начинается с преодоления эгоизма, когда любишь не только по зову крови и плоти, а потому что таково состояние твоей души. Любовь, с ее терпимостью к чужим несовершенствам, с ее нежностью, чуткостью и милосердием, способна подниматься по лучезарной лестнице духа. Бескорыстная, чистая любовь имеет наивысочайший духовный статус. Истинно любящие люди радируют вокруг себя жизнь, добро и благо – такова имманентная сущность любви.

Только высокий уровень сознания способен принять слова Иисуса Христа: «Возлюбите друг друга!» Вот уже два тысячелетия люди не устают повторять эти пронзительные слова, но так и не научились любить, ибо все разногласия, распри и войны прекратились бы сами собой. Мало того, эти слова нередко относят к фантастическим благопожеланиям, ибо такого, по мнению рационалистов, быть не может, потому что не может быть никогда. Между тем ученые различных стран в своих концепциях «обустройства жизни на Земле» как альтернативу планетарной катастрофе видят именно в создании социумов с выраженным гуманным началом, в которых восторжествуют толерантность, эмпатия, милосердие, любовь. Человечество взрослеет, с неизбежностью наступит пора осмысления слов Спасителя. Иной альтернативы для человека ХХI века, живущего в кровавых страстях, не существует.

Любовь как высшее проявление духовности дает человеку шанс выжить и выправить свою жизнь. Духовность, включающая в себя обозначенные ценности, формирует фундамент бытия. Человек, живущий по нравственным законам, не противопоставляет себя другим ни по национальным, ни по религиозным, ни по каким-либо другим признакам. Духовность и мудрость схожи, как любовь и прощение: «Господи, сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня?» - «До семижды семидесяти раз!» Вот истинная мера любви! И если она станет законом нашего повседневного существования, то исчезнут кошмары смут и распрей, и мы, возможно, наконец-то вступим в пору духовного мужания, заживем по-человечески.

У одной девочки спросили, за что все ее так любят? На этот вопрос она с простодушной сердечностью ответила: « Я думаю за то, что я сама всех очень люблю».

Раиса Дроздовская