Свой 60-летний юбилей сатирик Г. Медведовский отметил выпуском новой книги «Не смехом единым», включившей в себя и смехотворные жанры, и вполне серьезные поэмы о событиях и людях разных эпох.

Он приехал в Ульяновск в середине семидесятых годов прошлого теперь уже века и сразу был зачислен в штат сотрудников областного телерадиокомитета. «Свежеиспеченный» выпускник журфака МГУ, Медведовский оказался человеком сверхобщительным и, как гласит предание, в первый рабочий день умудрился перезнакомиться со всеми обитателями телецентра и радиодома. Обладая внешним сходством с популярным тогда на ЦТ политическим обозревателем В.С. Зориным, удостоился прозвища «наш маленький Валентин Зорин». Впрочем, сам Григорий Матвеевич придумал немало забавных, метких и совсем не обидных прозвищ многим своим коллегам.

Держался он естественно и раскованно, но одновременно тщательно скрывал некоторую неуверенность. Охотно выдумывал легенды про самого себя, намекал, к примеру, о своей причастности к некоему клану посвященных в таинства боевого искусства карате. Поживший в Москве, он наш средневолжский край принял так, как принимают судьбу.

Одно из его любимых мест на земле находится в малороссийской глубинке. Это Приазовье с его пляжно-курортными городками и селами, где за каждым забором – черешневые заросли, и абрикосовые деревья растут прямо на улице, аккуратно выстроившись вдоль узеньких тротуаров.

Когда-то мне довелось проезжать по тем местам поездом «Москва-Бердянск». Проводник нашего вагона, пожилой хохол, оказался на удивление ленивым: не готовил кипяток в титане, не подметал пол, а просто сидел безвылазно в тесном пространстве служебного купе и меланхолично смотрел в окно. Но однажды вдруг оживился, и, облачившись в форменный китель, вышел к пассажирам и громко объявил: «Станция Гуляйполе. Следующая Мечетная, родина батьки Махно». А немного дальше, перед самым почти Бердянском была станция Кирилловка, где так любил отдыхать Григорий Медведовский.

Люди меняют место жительства не по своей обычно воле, в силу обстоятельств, и только спустя годы, осмысляя прожитое в контексте таких категорий, как жизненный путь и судьба, обнаруживают закономерность в нелогичных на первый взгляд перемещениях в пространстве. И профессию, и занятие «по жизни» порой выбираем не мы, а случай. У Медведовского с этим было иначе: однажды он, профессиональный и вполне успешный радио- и тележурналист, решил стать... профессиональным писателем, да к тому же еще и сатириком. Это был выбор, не гарантирующий известности, не обещавший ни материального благополучия, ни каких-либо других благ. Сверхобщительность обернулась затворничеством.

С тех пор прошли десятилетия. Теперь он автор немалого числа книг, его голос невозможно спутать ни с каким другим голосом областного радиоэфира, где он регулярно выступает уже не как журналист, а именно как писатель, то есть человек, причастный литературе, книгам, чтению.

Но не все сочиненное им равно им же написанному, то есть опубликованному. Есть много и неопубликованного. Никогда не расстающийся с письменными принадлежностями, Медведовский, как мне кажется, больше принадлежит устной культуре. По поводу и без повода он сочинил немало эпиграмм и пародий, сделал множество «авторских» перепевов из того, что у всех на слуху.

Отличаясь замечательной начитанностью, Григорий Медведовский, конечно же, не мог не обратить внимания на эти слова пушкинского Сальери: «Мне не смешно, когда фигляр презренный// Пародией бесчестит Алигьери». И все-таки пародия, литературная стилизация, ироническая лирика – это то жанровое «гуляйполе», где он чувствует себя разгульно и вольготно. Именно там, в этом «виртуальном пространстве» сатирически заостренного миропорядка, ему легче переносить тяготы непростого нашего времени. Именно туда приглашает он своего читателя – пусть и не очень многочисленного.

Оно и понятно, ведь сатира, юмор, ирония – форма принципиального душевного одиночества, несогласия с миром, отдельности от него. Зато это – коридор, ведущий в пространство настоящего и непреходяще ценного. Да и пространства-то этого, может статься, всего аршин (по Достоевскому), зато оттуда и только оттуда видна сверкающая, слепящая глаза, сакральная истинность незыблемого миропорядка.

Владимир Янушевский