Клавдия Семеновна и Михаил Васильевич Бесчетвертевы прожили вместе почти 60 лет – не за горами редкая для нынешних времен бриллиантовая свадьба. Более сорока лет честно трудились они в совхозе имени Н.К. Крупской, растили детей, потом внуков. Что пережили – всего не перескажешь, а вот какие чувства пронесли через нелегкую судьбу – о том разговор…

– Галька, а Галь, ташши-ка платье мое подвенечное! Чо-чо… Примерить хочу – вот чо! Да прогладь… Ну-ну, витульки гну – к свадьбе брильянтовой иду!

Переговорив с невесткой, баба Клава кладет телефонную трубку и разворачивается к непрошенным гостям:

– Ну чо там – платье как платье. Сейчас невесты вон как выряжаются! А тогда? Из батиста копеечного простенько платьишко сшила и все!

Баба Клава с удовольствием раскладывает на круглом столе многочисленные семейные фотографии.

– Это я в молодости, а вот мы с Михаилом Васильевичем в 1947 году. Он тогда на побывку пришел, и все у нас сладилось…

Сладилось. Невеста пришла в мужнюю большую семью.

– Енька, Витька, Колька, – загибает пальцы баба Клава, – это, значит, три деверя, свекровь, ее тетка да мы двое – семь человек под одной крышей, в маленькой земляной избушке. Ни-и-щие… А потом встали на ноги, разделились, купили стол, шкаф и трюмо – вот они, миленькие, со мной больше полвека прожили. Весь поселок шел к нам на мебель смотреть… Ну вот, чай готов, извольте кушать!

Мы сидим в маленькой комнатке за «историческим» столом с деревенским угощением, чаем, заваренным по особому рецепту с травами, и разглядываем старый фанерный шкаф. Давно-давно, после беспощадной войны, чья-то добрая рука вывела на дверцах нехитрый рисунок. И мастера того давно нет на свете, а тонкий рисунок не утратил ни красоты, ни своей чистоты.

– Тесно, – разводит руками Семеновна, – а семья-то большая. Все соберутся банничать, а после бани – обед: картошку мятую и огурцов с погреба баушка неси! Сядут за стол и давай меня пилить: выбрось шкаф в сенцы, надо культурно жить! И подбили меня, черти: шкаф разобрали, а на его место в уголок журнальный столик поставили, чтоб на нем угощенье размещать. Ну вот, зима прошла – я не выдержала и, спокой дорогой, на свое место вернула. И как внесла шкаф – так к нему со слезами: прости меня, окаянную, что тебя проморозила, предала… И все свои шобоны я на место вернула, и теперь меня первую отсюда вынесут, а потом только этот шкаф.

Удивив чаем, баба Клава предлагает другой напиток, тоже на семи травах.

–А как первую-то ночь…

– Как, баба Клава?

– Э-э, нет, сначала напиточку.

В проеме двери появляется невестка Галя, протягивает отглаженное бабушкино платье. Семеновна стягивает с головы платочек, расчесывает волосы, бережно берет в руки платье, крутится возле трюмо, которое когда-то составило царственную компанию круглому столу и фанерному шкафу.

Баба Клава кружится с платьем в руках. Она сумела сохранить девичью стройность, а ее подвенечное платье – потаенную девственность и нежность. Легкий, прозрачный батист, рукавчики фонариком и юбка-колокольчик. Звенят, летят, кружатся, сбрасывают лепестки-годы с 80-летней старушки – пять, десять лет. Долой, долой – все 60!

«Вот она, милая роща», – поет баба Клава, вздыхает, вспоминая былое.

– Не нажила я богатства, все богатство – вот оно, при мне, – прижимает подвенечное платье к груди. – Трудно жили, да счастливо: не бражничали, не гуляли, верность друг другу хранили. Спасибо, Господи, за мужа доброго и внимательного! Спасибо за сыновей, за то, что снох послал хороших, за то, что внуки у нас золотые, и что правнуки – брильянтовые. И никакой другой жизни я себе бы не пожелала…