До самого последнего времени Илья Ильич Обломов жил, так сказать, инкогнито на своей малой родине в сердцах почитателей таланта И.А. Гончарова. И вот начинается новый этап этой великой жизни. За прошедшие годы Обломов сильно изменился. Побывал за границей, где стал модной персоной и торговой маркой, приглашает в кафе и рестораны, блистает на киноэкране и в Интернете.

«Ленивый барин» нашей литературы воспринимается сегодня всё более как персонаж весьма привлекательный, воплощающий в себе загадочную «русскую душу». Вот с этим багажом Обломов и возвращается на родину в Ульяновск, где в гончаровском скверике, рядом с памятником И.А. Гончарову, его уже ждёт столь любимый им «философский диван».

Не угасающий, а всё более возрастающий интерес к роману доказывает, что автор затронул нечто святая святых России. Два столь разных её представителя – Обломов и Штольц – органично соединившись, сделали роман «Обломов» великим произведением. (Между прочим, антипод Обломова вначале носил русскую фамилию Почаев, но затем Гончаров сделал его для усиления контраста немцем).

Пора, видимо, обратить более пристальное внимание на этот гениальный дуэт Гончарова: лучший друг Обломова – его антипод Штольц, а лучший друг Штольца – Обломов. Объяснение лежит, на первый взгляд, на поверхности: они отдыхают душой в обществе друг друга, вместе им по-настоящему хорошо, комфортно. Но не слишком ли поверхностно это объяснение? Оно оставляет без внимания то, что происходит с ними порознь.

Мы долго, весь ХХ век, по-ленински «трепали» Обломова в себе, избавлялись от его мягкости, доброты, сентиментальности. Избавились, но штольцевское счастье оказалось призрачным, фальшивым. Без Обломова Штольц, как выяснилось, жить не может, как, впрочем, и Обломов без Штольца.

Гончаров, по его собственному признанию, написал роман быстро, «как будто по диктовке», за два с небольшим месяца. «Многое явилось бессознательно; подле меня кто-то невидимо сидел и говорил мне, что писать». Это «бессознательное» и оказалось гениальным прозрением Гончарова, парадоксальной «русской души». Как это ему удалось? Наш великий писатель был, конечно же, ещё и философ. А все философы становятся, со временем, великими гурманами жизни, немного Обломовыми…

Итак, Обломов отыскал в чулане свой неоконченный трактат и вознамерился продолжить свой труд на родине в Ульяновске. Ежегодные Обломовские фестивали и станут его новыми страницами. И, кто знает, быть может, в недалёком будущем Ульяновск будет ассоциироваться не только с именем вождя мирового пролетариата, но и с Обломовым, воплощением самобытного русского характера?

«Подушка безопасности» для Штольца

Штольцам сегодня плохо. Сведение это достоверно, ибо получено оно из Европы. К концу ХХ века Штольцы устали от «бега взапуски» по улучшению всего и вся, и взмолились: Обломова нам! Немецкий исследователь Д. Шюманн в своей монографии пишет об этом феномене следующее: «За пределами России Обломов едва ли не самый известный литературный персонаж наряду с толстовской Анной Карениной. Одни считают, что «комплекс Обломова» – источник экономического застоя или даже добровольного отказа человека от самостоятельности. Другие усматривают в нём представителя общественно-полезных еретиков, которые защищают гуманное начало от нападок утилитаризма и примитивного материализма».

Другие – это, например, бывшие немецкие студенты-бунтари, которые находят сегодня отдохновение в кафе и ресторанах «Обломов», писатели и режиссёры, обращающиеся вновь и вновь к обломовской теме в своих произведениях, утверждающие даже, что «фамилия гончаровского героя выросла в целую философскую программу» – для них он «чуть ли не святой образ созерцательного мудреца». Эти настроения наиболее емко выразил режиссер Р. Шредер: «Ивана Гончарова давно похоронили, но его Обломов жив, более того, он никогда не был таким живым, как сегодня». Вот уж действительно – не бывает пророка в своём Отечестве, и Обломов возвращается к нам с Запада в философском обличье.

Почему штольцевский Запад возлюбил вдруг Обломова? Видимо, во что-то серьёзное вылилась его усталость от вековой погони за преуспеянием. Каждодневное «делание карьеры», как и всё новые и новые «незабываемые развлечения» в свободное от трудов праведных время, заканчиваются, в конце концов, не только «большой скукой» – это ещё и постоянно натянутая до предела струна в человеке.

От чрезмерного напряжения она рано или поздно лопается. На фоне полного благополучия Штольцам становится вдруг не по себе. Уж не ждут от жизни ничего они, и не жаль им прошлого ничуть. Они ищут свободы и покоя, они хотят забыться и уснуть.  И честные, трудолюбивые Штольцы погружаются в наркотический сон, медитативный транс, покидают мир ради алкогольного забытья – погибают, так или иначе, если нет рядом с ними, или в них самих, этой подушки безопасности – Обломова.

Закутаться в халат, завалиться на диван, уткнувшись в обломовскую подушку, – это спасение для современного Штольца. Отсюда и его обломовская любовь. Но почему именно обломовская – разве мало других способов успокоить душу, патентованных рецептов счастья? Обломовский выбор привлекателен ещё и тем, что «мягко» решает столь актуальную сегодня проблему одиночества человека большого города. Обломов ведь более чем самодостаточен – ему хватает и одного дивана. Каким образом?

На диване умещается целый мир его грёз, в котором он, «задумчиво наслаждаясь», и живёт. «Волканическая работа пылкой головы и гуманного сердца замкнулась в себе, чтобы жить в придуманном им самим мире». К тому же мягкий диван предпочтительней жёсткой циновки йога – заметит сегодняшний Добролюбов. Это так, однако Обломов, в отличие от йога, принадлежит европейской культуре, поэтому для Штольца Обломов с диваном – всё же свой, а йог с его экзотической гимнастикой – чужой.

Впрочем, сделать обломовский выбор тоже не просто: для этого надо иметь собственный «мир грёз». Или найти своего Обломова. Не всем Штольцам оказывается это по силам, но только у них есть такой шанс – только они понимают свою односторонность.

Гончаров выписал Обломова фигурой символической: воплощающей в себе «поэзию лени», абсолютного покоя и одновременно идею внутренней свободы. Сама жизнь «обломилась» на гончаровском Обломове, не сумев прельстить его своими благами и удовольствиями. «Не налюбуешься, как… глубокомысленно сидят гости – за картами. Нечего сказать, славная задача жизни. Разве это не мертвецы? Разве не спят они всю жизнь сидя?» – спрашивает Обломов и нас. Разве не спят сегодня миллионы людей у экранов своих телевизоров? А мы всё ещё бросаем камни презрения в этого мудреца от «мира грёз».

Однако в жизни Обломов не бывает чистой идеей. Реальным Обломовым был сам Гончаров, «принц де Лень», как он называл себя иногда. Гончаров не только вполне «познал поэзию лени», но и весьма преуспел в жизни: сделал блестящую карьеру чиновника, писателя, путешественника. В одном только повторил он судьбу своего литературного героя – проиграл в любви.

Сегодня реальные Обломовы очень похожи на Штольцев, но именно похожи: они не готовы отдаться всецело «деланию карьеры». В этом их слабость, но в этом же – источник силы. Штольцам мало всего мира, но мир необъятен, и нет честолюбивым Штольцам покоя. У Обломовых же «всё своё всегда с собой» – и при необходимости они всегда могут прибегнуть к целительным свойствам своего «философского дивана», укрыться на нём от житейских бурь и мирской суеты, как судно укрывается в гавани от жестоких штормов.

…Старый диспут XIX века «западников» и «славянофилов», в котором принял такое своеобразное участие писатель Гончаров, похоже, завершается. Обломов возвращается к нам.

Обломов без Штольца

По воле писателя Гончарова миры его героев, Обломова и Штольца, соприкасаются и расходятся. Но жизнь – не литературный роман, в жизни всё может произойти и по-другому. Если Штольцу без Обломова нет покоя в нашем суетном мире, то Обломов с его «миром грёз», предоставленный сам себе, может совершенно оторваться от действительности.

Разные идеи бродят в обломовской головушке, мешая ему всецело, по-штольцевски, отдаться «деланию карьеры». Идеи эти зачастую праздные, но может ведь и серьезная, научная, и даже социальная идея, позаимствованная у того же Штольца, захватить однажды эту голову.

И этой идее Обломов может отдаться много страстней, чем Штольц, – безоглядно, бескорыстно, фанатично. Обломов будет жить во имя этой идеи, даже жертвовать собой, как он пожертвовал своей любовью к Ольге ради её будущего счастья. Поражённый такой идеей, Обломов становится воистину «святее папы Римского» – большим Штольцем, чем сам Штольц.

Не это ли случилось с нашим Обломовым, когда им овладела марксова идея кардинального социального переустройства мира? «Всесильная, потому что верная», – как он думал. И он, вставши со своего «философского дивана», бросился претворять её в жизнь.

В такой момент Обломов проявляет вдруг такую энергию, что, при всей фантастичности его прожектов, всё-таки к нему, а не к предусмотрительному Штольцу тянутся люди, и даже сам Штольц чувствует себя неуверенно рядом с ним. И броненосец «Обломов» уже никому не остановить. Его броня – его вера, увлечённость своей идеей. Они делают его неуязвимым перед лицом непримиримых врагов и всех «несчастий жизни». Теперь Обломов может горы свернуть на своём пути. Именно потому, быть может, что его «демоническая» – по мнению большинства его оппонентов – энергия берёт начало в «мире грёз»…

Остудить такие обломовские головы наши Штольцы не умеют: пропасть непонимания встает между ними. Но вторжение броненосца «Обломов» без сопровождения «Штольцев» из «мира грёз» в реальный мир таит для него грозные опасности. Обломов не знает, как устроен в деталях этот мир, у него нет твёрдых ориентиров. И бросает его из одной крайности в другую, пока жизнь не намнёт ему как следует бока. И вот тогда, по мере крушения своих иллюзий, Обломов начинает проигрывать своим противникам сражение за сражением. И возвращается постепенно «на круги своя»…

Не коллективный ли это портрет наших разномастных, но искренних, романтичных социал-демократов начала ХХ века? И не такой же коллективный портрет наших новейших либерал-демократов, романтиков рынка, умами которых также овладела модная западная идея?

Обломову, вообще говоря, нанести поражение проще, чем расчётливому Штольцу, вот только «завоевать» его невозможно, как невозможно завоевать «мир грёз». Если для Штольца поражение – это утрата своих праведных трудов, катастрофа, то для Обломова – это ещё одно несчастье в придачу к уже имеющимся «двум несчастьям»: переездом на новую квартиру и неприятным известиям из своей деревни.

А потому на все глубокомысленные рассуждения о последствиях очередной обломовщины, как то: «Россия во мгле», «отстала навсегда», «отброшена на века», – наш герой в ответ только улыбается: «Да я-то жив, моя Обломовка при мне, а мясо нарастёт – Штольцы сами ко мне придут».

Что это: умственная болезнь, помешательство или спасительное прозрение «от мира грёз» для Обломова и его страны? Сегодня обвинение в политическом сумасшествии предъявляется Ленину и его большевикам, но ведь в сумасшествии обвиняют также Ивана Грозного, а поборники русской старины объявляли в своё время антихристом Петра Великого.

Некоторые же особенно прогрессивные мыслители говорят о политически «неправильном выборе» – в пользу союза с ордынским Востоком – Александра Невского. А как оценить последствия правлений президентов Михаила и Бориса? Предлагаемые сегодня ответы на эти вопросы слишком категоричны, чтобы можно было считать их правильными.

Если Обломов – источник душевного равновесия, «подушка безопасности» для Штольца, то Россия, пожалуй, – для Запада. Ведь это Россия на протяжении веков гасила его экспансию, «безумства роста»: от крестоносных походов рыцарей Тевтонского Ордена, а затем польских «лыцарей», «гостей» шведских до Наполеона и Гитлера.

Причем «сумасшедшие» периоды нашей истории почему-то всегда совпадали с «безумствами» Запада, что отмечает, в частности, английский историк А. Тойнби. Здесь, пожалуй, берёт истоки комплекс уязвлённого самолюбия Запада перед Россией, как и его стойкая антипатия, «двойной стандарт» по отношению к ней. И потому не было у России никогда настоящих союзников, кроме её армии и флота.

Отвечать на вопрос «Что такое обломовщина?» начал ещё критик Добролюбов. Сегодня его ответ в «350 Захаров» надо признать неудовлетворительным – он не выдержал испытания временем. По-другому отвечает на него известный художник Николай Дронников, родившийся в России и проживающий в Париже, хорошо знающий деятелей русской эмигрантской культуры: «Странность заключается в том, что они не знали России. Над Обломовым издевались. И вы все здесь (в России. – Авт.) над ним издевались. Построили Россию по Штольцу… Ведь кто Обломов? Это – я! В России их много. Только на них и надежда».

Всё стремится к гармонии – сочетанию силы и слабости. Эта гармония и есть в Обломове – его «мир грёз». Перелив духовной, умственной энергии между полюсами этого мира делает Обломова интересным самому себе до такой степени, что весь земной мирему с успехом заменяет его знаменитый диван. Рациональный же Штольц сам себе не очень интересен. Он ищет гармонии вне себя, оттого ему интересен мир и Обломов в нём. И когда они находят общий язык между собой – Россия приходит в равновесие.

Виктор Каменев,

лауреат премии имени Бориса Полевого

Фото С. Ойкина