Анна Стрелкова (урожд. Наумова) родилась в нач. 1796 года в красивейшем поместье Казанской губернии – в селе Спасское Кулаево, в имении отца, майора Ивана Наумова, крупного землевладельца Среднего Поволжья. Мать – Варвара Николаевна, урождённая Овцына, из старинного, но обедневшего рода. Рано осиротев, воспитывалась в доме дяди, князя П.С. Мещерского – Казанского наместника, являвшегося в 1780-81 гг. одновременно и первым Симбирским наместником. Приведённые в мемуарах факты свидетельствуют о широте его души и сердца.

Выдержки из мемуаров начинаются с описания горестного периода жизни маленькой Анны: в 1799 году умер князь Мещерский, и отец Анны, по совету своей матери, мечтавшей извести невестку-бесприданницу, сослал жену с младшими детьми в небольшую деревеньку Симбирской губернии. Детские годы Анны, полные лишений при богатстве отца, прошли в играх с крестьянскими ребятишками. Вот почему сердечное отношение к подданным она сохранила и в зрелые годы.

Когда Анне исполнилось девять лет, мать повезла её в Санкт-Петербург, в Екатерининский институт. Девочке посчастливилось вращаться в среде, высоко ценившей образованность. Это развило такие качества, как наблюдательность и литературное дарование. Благодаря этому Анна Стрелкова смогла воссоздать для нас портреты современников: царственных особ, учёных, представителей известных российских фамилий.

Что это были за люди? В Москве, останавливались у Бантыш-Каменских. Николай Николаевич (двоюродный дядя матери) входил в круг просветителя Н. Новикова и «Колумба» российской истории Н.М. Карамзина, был причастен к первому изданию «Слова о полку Игореве», пользовался расположением Александра I.

Навещали князя Тенишева, замужем за которым была очень близкая матери двоюродная сестра Анастасия Мещерская. С их дочерью Анна училась, бывая в доме князя. В Санкт-Петербурге остановились у родного брата матери Анны – В.Н. Овцына, с 1805 г. – вице-губернатора Москвы. Мать Анны, Варвара Николаевна, благодаря протекции брата и Бантыш-Каменских, да и собственному обаянию, была принята в доме князя Н.Г. Репнина-Волконского. Николай Григорьевич – родной брат будущего декабриста Сергея Волконского, командовал императорской гвардией (сын боевого генерала Григория Семёновича Волконского и Александры Николаевны Репниной).

К воспитанию Анны приложила руку и его жена Варвара Алексеевна – старшая дочь графа Алексея Кирилловича Разумовского, государственного деятеля, с 1810 г. – министра народного просвещения. Дружба между Бантыш-Каменскими и Разумовскими имела не только частный характер: в своём историческом труде «Биографии российских фельдмаршалов» Н.Н. Каменский писал о выдающемся представителе рода Разумовских – графе Кирилле Григорьевиче (дед В.А. Репниной-Волконской).

В мемуарах упоминается о том, что Н.Г. Репнин-Волконский был направлен за границу. Удалось выяснить, что князь участвовал в Аустерлицком сражении (2.12.1805). Он командовал полком кавалергардов, состоявшим из цвета и надежды русской армии. В ходе сражения в живых осталось лишь 18 человек, захваченных Наполеоном в плен. Среди них находился раненый князь Репнин-Волконский. В то время доблесть, отвагу и честь умели ценить даже противники – пленные были отпущены.

Что же касается юной Анны, то это сражение стало поворотным моментом её судьбы, повлияв на решение о поступлении девушки в Екатерининский институт императрицы Марии Фёдоровны.

Часть 1. Ссылка с матерью в отдаленную симбирскую деревню

«…Не помню, что происходило со мной в сиё время младенчества моего, но понаслышке знаю, что была любимицей родителей своих и деда, князя Мещерского, который меня баловал и любил почти как собственное дитя. Сей благодетель матери моей, оставивши свет, поверг её в неизъяснимую горесть, а к довершению несчастья, совершенное расстройство её с отцом моим приняло неблаговидный вид…

По неотменному приказанию родителя моего мать моя долженствовала удалиться, чтоб присутствием своим не беспокоить бабушку, в одну из отдалённых деревень Симбирской губернии, с меньшим своим сыном и мной, не чувствующей ещё ничего; старший же сын, любимец бабушки, оставался при ней.

По прибытии в новое наше обиталище, жилище скорби и уныния, старый развалившийся флигель был первым предметом её ужаса, который назначался нам долговременным тут пребыванием. Две небольшие комнатки с ветхою старинною мебелью составляли всё украшение сего мрачного убежища и вселяли неимоверный страх. Можно посудить, каким жестоким отчаянием поражена была моя любезнейшая мать, отторгнутая от всего, что ей было любезно, кончиной дяди-благодетеля и лишением любви супруга, которого обожала. Но как изобразить её отчаяние! Будучи всегда в кругу большого света, вдруг подвергнуться с двумя невинными существами в самую скучную деревню, в мрачный, уединённый дом посреди пустоши, где нет в виду ни единого существа, могущего напомнить, что здесь также пребывают люди. Перенести сиё было ужасно…

Три года прошли в сей единообразной жизни, в которой она очень мало видела моего родителя и то в проезде его к своей сестре, которая была у него одна, четырьмя годами старее, и выдана в замужество прежде его женитьбы за одного богатого также помещика, надворного советника Киселева, имеющего пребывание в Саратовской губернии.., мы нередко посещали её из нашей уединённой деревни и проводили там время довольно приятно…

Меньшой брат мой, любимец родителей, игравши на дворе у каретника, влез на козлы коляски и по недосмотрению няни упал оттуда грудью на камень, быв столкнут одним мальчиком, игравшим с ним; чрез что получил жестокую болезнь, открывшую вскоре все признаки злой чахотки. Бледность, изнеможение и видимое увядание сего дотоле здорового дитяти не укрылось от взоров материнской привязанности и несказанно устрашило её. Не понимая настоящей причины болезни милого сына, она призвала докторов; бедный же малютка, будучи застращён няней своей, боялся сказать истину, которую и скрывал до самой своей кончины. Тогда родитель мой, узнав о его болезни, смягчив несколько строгость свою, призвал нас опять к себе. Всё старание и пособие искуснейших врачей возвратить к жизни сего милого ребенка осталось тщетным. Признание фурии, его няньки, было уже поздно; и сей бесценный страдалец на седьмом году своего возраста переселился в вечность!

Поразительный удар сей до того поразил бедную и без сего угнетенную несчастиями женщину, что она находилась несколько времени как будто лишившись рассудка. Ни детские мои ласки, ни утешения родных и даже отца моего, который, внимая тяжкую скорбь души её, обратил тогда всю нежность свою к ней, но ничто не могло предать забвению жестокую для неё потерю. Долго-долго тосковала она о любимом сыне, но всему есть предел испытания рока; христианская добродетель её поддержала и в сём терпении, заставив покориться воле Провидения! Обратив теперь всю нежность ко мне, она желала также иметь при себе и оставшегося еще сына, но бабушка, которая мало соболезновала о положении своей невестки в тяжкой её скорби, любя много воспитанника – своего внука, не могла с ним расстаться…

Один свекор ее, живший еще на свете, о котором я не имела время упомянуть, любил её или, по крайней мере, ничем её не оскорблял. Он жил в другой, собственной, деревне Казанской же губернии, в ста верстах, и посему не мог иметь влияние на судьбу несчастной. Дед мой был мне отцом крёстным и любил меня нежно. Собственное его поместье, состоящее из 250-ти душ, обещано мне было на кресте, но сего он не успел сделать…

Итак, удручённая горестью, во мне единственно она находила отраду, утешаясь моей резвостью, не разлучаясь со мной ни минуты».

Часть 2. Поездка Анны с родными в Санкт-Петербург для поступления в Екатерининский институт.

Бантыш-Каменские. Жизнь в доме дяди В.Н. Овцына. Князья Репнины-Волконские.

«…Цель моей любезной матери была отвезти в Санкт-Петербург меня, в Екатерининский институт; между тем, как брат мой, взятый уже от бабушки, находился давно уже в Московском пансионе. Много стоило труда уговорить её отпустить его учиться; по чрезмерной привязанности к внуку, бабка моя была непреклонна, но родительница наша, жившая только для пользы детей своих, чтоб дать приличное воспитание, настояла в сем случае, и батюшка не препятствовал.

Итак, пробывши в пансионе не более года, мы оставили Казань, отправясь наперёд в Москву… По приезде нашем в древнюю столицу мы остановились опять в доме почтенных наших родственников Бантыш-Каменских. С каким нетерпеливым желанием я горела стремлением обнять своего брата, которого черты лица совершенно вышли из моей памяти… Мы выехали в Санкт-Петербург в 1804 году; брат, кончивши науки в Пансионе, также отправился с нами…

Путешествие наше до Санкт-Петербурга было благополучно. Места, мне дотоле не знакомые, как я могу припомнить, очень меня занимали. С большим любопытством, свойственно детским моим летам, я обегала все дворцы на каждой станции, тут находящиеся, прельщаясь прекрасными деревнями и раскрашенным строением крестьянских изб, в нашей стороне мало виданных. Проезжая же станцию Едрово, нам случилось тут быть остановленными одной старухой, имея младенца на руках; которая, вдруг поспешно подошед к коляске нашей, на самой улице кинулась к нам в ноги, прося неотступно кого-нибудь из нас оказать свое снисхождение, привести в веру христианскую новорождённое дитя, едва лишь происшедшую на свет. То была девочка, и ей, в честь меня, нарекли имя Анна, которую  я и воспринимала с братом моим, к великому моему удовольствию. Мы запомнили это семейство, которыми были угощены со всем радушием гостеприимных хозяев. Они имели многих детей, но, к несчастию, лишены были утешения видеть их в живых; посему вознамерились просить первых встретившихся им людей по старинному обычаю, как и многие тому следуют, воспринять младенца; что нам и предназначено было совершить сие благое дело и пожелать, чтоб девочка сия осталась в живых и возросла им на утешение. Так оставили мы доброе сие семейство, сопровождавшее нас благословлениями, и продолжали свой путь в прекрасную столицу.

По приезде нашем в С.-Петербург мы въехали прямо в дом родного дяди моего (В.Н. Овцына. – Н.П.), занимавшего здесь значительную должность; того самого адъютанта, который находился при дедушке моем, князе Мещерском; наследовавшим от него все те ж превосходные качества души и сердца! Он был второй благодетель матери моей и всего нашего  семейства... Будучи опять в низовых губерниях, он (дядя. – Н.П.) вступил там в брак с одной прелестной девушкой Вятской губернии, довольно хорошей фамилии; доброй, но несколько избалованной родителями; с которой и отправился в Санкт-Петербург, получив сию должность, будучи в милости уже у великодушного Монарха. Им-то впоследствии обязаны мы много о улучшении нашей участи и услаждении приятнейшей жизни, которой мы наслаждались в столице.

…Просьба на принятие меня в Екатерининский институт была подана, с непосредственным старанием нашего благодетеля. Мы жили около года у него в доме, пользуясь всеми удовольствиями столичной жизни; между тем, как брат мой, не поступивши ещё в службу, сам преподавал мне уроки в французском языке, зная его совершенно правильно; посему я не была праздной в ожидании попасть в комплект институткой; но, к сожалению, билет мне выпал пустой. Однако ж, Провидение, пекущееся о невинных существах, вскоре представило нам покровительство таких людей, которые живут для благоденствия других.

Дядя мой, находившийся в большой связи со многими значительными особами, приближенными ко Двору, рекомендовал сестру свою, а мою мать, в их расположение, которая в искательстве и ловкости светской женщины не имела недостатка и вскоре приобрела себе от всех сих уважаемых персон большое покровительство, что впоследствии и доказано. Она имела, в особенности, благодетельствующий ей дом в семействе князя Репнина-Волконского.

Супруга его, превосходная женщина, взяла меня к себе, на своё попечение, чтоб доставить случай вступить мне в Институт, испрося милости у императрицы, у которой имела непосредственный доступ, будучи при Дворе статс-дамой. Покровительство её еще более ознаменовано было для меня счастливым случаем: приездом к ней в дом, по ее приглашению, тётки моей, Бантыш-Каменской, старшей дочери того самого почтенного человека, у которого мы жили в Москве.

Она сопряжена была с княгиней неразрывной дружбой, которая и сохранилась навеки. В конце сего же года перемещения моего в дом княгини, дядя мой, назначенный в Италию в свите Посланника, отправился с ним на неопределённое время из Санкт-Петербурга, прося мать мою не оставлять дом его, препоручив жену свою, слишком еще молодую, под её защиту.

К несчастью, различный характер против супруга сей слишком юной и неопытной женщины, много заставлял переносить неудовольствий мать мою от весьма вспыльчивого нрава невестки своей, в продолжение отсутствия того человека, которым она дорожила. Но он, по возвращении своём, довольно продолжительном, остался неизвестен обо всех причиняемых ей оскорблениях от жены его, и дядя мой оставался доволен. Брата моего в сие время не было в Петербурге, он, пред вступлением в армейскую службу, отпросился для свидания с бабушкой своей в Казанскую губернию, на что, получив позволение от матушки, находился уже там. Итак, она оставалась одна, наслаждаясь ещё всеми угождениями, доставляемыми ей сим превосходным человеком, как вдруг, неожиданное неприятное известие, полученное из Казани, причинило ей жестокое огорчение.

Она была уведомлена, что родитель мой ужасно пострадал от раны, нанесенной ему одним злодеем в собственном доме. Сие несчастное происшествие, к прискорбию моего любезнейшего дяди, заставило мать мою немедленно оставить Петербург; долг обязывал ее, несмотря на расстройство с супругом своим, которого она не переставала любить, поспешить к нему для облегчения страдания… В сие время и я равно, будучи неизвестна о постигшем бедствии родителя моего злодеянием изверга, жила покойно в доме княгини. Поспешный отъезд матери моей не иначе предполагала, как по другим каким обстоятельствам; тем вероятнее, что и дядя мой, назначенный в Москву вице-губернатором, намеревался в скором времени туда отправиться. Итак, я находилась около года у сей благотворительной для меня женщины, которая добротой и кротостью своей нечувствительно заставляла меня привыкать к разлуке с неоцененною моей матерью и иметь привязанность к ней, как к самой ближайшей родственнице. Прекрасная полугодовалая малютка, крестница императора, и меньшая ее сестра, около 23-х лет, составляли все семейство в доме сих достопочтенных людей.

Графиня Екатерина Разумовская, обладая превосходными качествами души и отличным образованием, соответствующим во всем сестре своей, имела также непосредственное о мне попечение, так как княгиня, будучи часто отлучаемая ко Двору, предоставила ей всю обязанность хозяйки разделять с нею равные заботы. Тетка моя, нелицемерный друг княгини, проживши тут больше двух месяцев, была призвана опять в Москву по слабости здоровья деда моего; и я осталась совершенно одна, не имея никого родных в столице, так как и дядя мой отправился уже к новой своей должности. Но я не могла сетовать на судьбу свою, предоставившую меня в руки столь значительного дома.

Я наслаждалась в нем одним лишь благополучием, разделяя все удовольствия светской жизни, свойственное моим летам, ибо мне не более было десяти; то в сии года юности, не иначе, можно чувствовать утешение жизни, как резвиться и гулять, чем я нередко пользовалась. Балы и еженедельные блестящие вечера, даваемые в сем благословенном доме, вмещали все знаменитое общество, иногда даже и некоторых августейших особ царской фамилии. По милости моих благотворителей, я продолжала брать уроки у гувернантки, добрейшей иностранки мамзель К…м: воспитавши все семейство графа Разумовского, отца княгини, и по привязанности своей (была.– Н.П.) неразлучным товарищем своих учениц. Я была любима ей и соответствовала тем же, а покорством и повиновением приобрела истинное обо мне старание в воспитании; может быть, в сем благоденствующем для меня доме кончилось бы и поприще моих молодых лет, но князь, любимец Государя, предназначался вскорости оставить сей Двор, чтоб заменить важнейшую должность вне Отечества. Посему я и была посредством ходатайства моих благотворителей удостоена столь неожиданной для меня милости императрицы Марии принятием в Екатерининский институт.

Материал подготовила Надежда Прохорова

P.S.: Первые комментарии к мемуарам Анны Стрелковой были составлены около века назад. Их автор, профессор Н.Е. Осипов, располагал дополнительными источниками, хранившимися у потомков Стрелковой, дававшими ключ к прочтению, так как мемуары частично зашифрованы (географические названия и фамилии). Сейчас, спустя почти сто лет, эта работа возобновилась, радуя краеведов открытиями и озарениями и увлекая неразгаданными тайнами. Продолжение в следующем номере. Дальнейшие события, описанные в мемуарах Анной Стрелковой, касаются её жизни в Мелекессе.