Дореволюционная эпоха для нас – далёкая история, поэтому трудно поверить, что рассказ о ней может звучать из уст живого свидетеля. Но это так: Мария Филипповна Суркова отметила свой столетний юбилей, и о том, что происходило в Промзине в начале прошлого века, поведала нам так, как будто было это совсем недавно…

– Родилась я 11 февраля 1907 года. Родилась в Промзине. Семья простая, крестьянская. Дед землю засевал, а отец, Филипп Савельевич Мамонтьев, извозничал – возил купцам товар.

Маму звали Екатерина Петровна, она умерла в 1909 году. Мне всего два годочка было, нас трое сирот осталось, ну, отец, конечно, женился.

Я ещё девочкой была, шли, помню, с иконой Святителя Николая Чудотворца, и я с дьяконом заговорила: решилась, наконец, попросить благословения в церковном хоре петь. Так на Николу получила благословение от батюшки и стала певчей.

Храм у нас большой был, красивый. Потолок расписан праздниками церковными. А икона-то сама! На Николе – риза золотая, алмазами украшена, стоила 40 тысяч золотых царских рублей. И батюшки были замечательные: Ахматов, Копьев, Ясницкий… Два хора было. Я стояла «на хорах»: прямо над входом была лестница и – балкон.

После революции, это было в конце августа 1932 года, батюшку Ахматова арестовали и увезли, больше мы его никогда не видели. У нас тоже всё отобрали. Три лошади в хозяйстве было – отобрали.

До революции-то хорошо жили, небогато, но хорошо. Мирно было, никто не обижал. Спать-то ложились – никогда не запирались: ложимся – у нас всё росперто! Ночью по селу обходчик ходил, в колотушку колотил, прямо на руке пристёгнута колотушка, он об неё стучит. Зачем? Чтоб знали, если кто озорует, что обходчик рядом, и всем спокойно…

На Николу тыщи человек в Промзино шли. Только пешими. Даже из Киева, из Иерусалима – пешие. На лошадях или на поезде – стыд! Все ноги разбиты в кровь. Встанут на колени – и на гору. Везли бесноватых в цепях. Они кричат, беснуются, а их отчитывают. Все тут были: и монахи, и попы, и калеки, и молодежь – тыщи! От церкви до самых святых колодцев стояли нищие. Им и пряников, и всего-всего подают.

А как я замуж пошла? По любви. Понравились друг другу. У подруги брат женился, мы были на вечеру. И вот он, Михаил, прислал записочку о свидании. Я одна – ни-ни, подружек попросила, пошли дружно все вместе. Они до переулка дошли и свернули, а мне домой – прямо. Мы с ним вдвоём- то и остались. Я молчу, и он молчит.

Так и дошли молча до самого дома, ни слова не проронив. Стеснялись оба. А после всё сладилось. В 1929 году мы с Мишей поженились. Его в армию забирать хотели, а мать с отцом пожилые, вот его и оставили. Хороший он был, ладно жили. Только нужда. Нас замучили налогами: шкуры сдать, яйца сдать! Озоровали над народом! Кто что хотел, то и делали, а нам – нужда! Вот только перед войной, году в 38-м, стало полегче. Всё дешевело, и мы вздохнули: наконец-то. Двоих сынов родила. И – война. В 42-м Мишу забрали. И всё…

Уж в войну-то я поработала! В пожарке работала бойцом. Дома дрова нужны, заготовлю дров, а потом ночью с детьми возим. Тяжело было. Хорошо – корова была, с молоком ещё можно войну пережить, но потом неурожай был, и мне пришлось зарезать корову.

А куда мясо девать? Мясо засолили, а весной продавали. В конце войны базарники стали ездить. Базары были хорошие. Какая базарная-то площадь! Это сейчас её всю застроили. Потом я в семенную лабораторию пошла работать: сначала уборщицей, а после предложили лаборанткой, я долго отнекивалась, мол, какая я лаборантка.

А Михаил погиб. Хороший, добрый был. Нет, замуж я больше не пошла. Звали, сватались, я – ни в какую. Сама с мачехой росла, познала сиротство, и чужого отца своим детям не желала. Так и вырастила сыновей одна…

Вы что ж, уходите? Не уходите. Я посижу – и ещё что вспомню. Забывать стала. А так посижу – и вспомню…

Ольга Шейпак