Он открывает глаза: ночь. Утомительно долгая, нескончаемая ночь. Только что он рисовал, сжимая в пальцах уголь, до боли сжимая. Но нет! Боль есть, а пальцев нет – нет руки! Болезнь сосудов сразу же нанесла непоправимый удар: отняла правую руку, которую друзья-художники называли волшебной! А следом ещё беда – лишился левой ноги.
После операции: мозг бунтует, отказывается жить, а глаз художника выхватывает из больничного простенка фактурную фигуру старика.
Сколько можно себя жалеть? Есть ведь левая… А на что она способна – с трудом поднести ложку ко рту? И всё-таки хватает карандаш. Криво, кое-как... И вырисовывается характер на обрывке бумаги. Выходит, талант – он сам по себе, его не обрубишь. Слёзы непрошено – как сок из надрезанного и сжатого в кулаке лимона… Как жить дальше? Не привык через одну ступеньку подниматься – сразу через три прыгал и нёсся вперёд!
Приехал пацанёнком в Москву после семилетки – и, словно с разбегу, в училище имени 1905 года, где конкурс – 15 человек на место! Прекрасное училище, именитые педагоги. Ему 15, а вокруг – бородатые сокурсники. Были и контуженные – к ним не подходи! Но уважать надо: фронтовики.
А.А. Дубинчик, педагог, обходит работающих студентов, задерживается у мольберта (Валентин в сердцах мастехином только что содрал всю краску с портрета) и наносит два-три штриха – да какие! Через много лет, в Ульяновске, Матвеев будет учить студентов так же – линейно точным движением руки. Он своими глазами видел, как это делал Пикассо, и ценит собственную руку.
Суриковский институт – вот это школа! Что там Питер: у сфинкса, что напротив Академии художеств, вся попа отполирована – художники, поглаживая, таланта просят.
А все выдающиеся педагоги – в Суриковском. Профессор Цыплаков хотя бы. Пригласит ли к себе в мастерскую на Масловку? Этой чести не каждый удостоится. Матвеев там был не раз. У входа в мастерскую – скульптура: копия Венеры Милосской. Свечи горят в старинных канделябрах. Стены завешаны подлинниками. Валентин с гитарой – была такая слабость, и голос был…
Редкий дар – видение крупных вещей. В штат комбината Мосгороформления попасть непросто. Главный художник Москвы К.Н. Калайда потасовал заказы и ткнул в дом на Таганке: попытай счастья, оформи. А решение выносится голосованием строжайшего худсовета, где самые маститые восседают! И вдруг неоперившийся новичок получает высшую оценку: его проекту присвоена первая категория – единогласно! Дальше – больше: Матвеев идёт на риск, предлагая своё видение оформления Красной площади. Ему поручаются огромные полотна. Нарисуй-ка глаз Ленина размером в комнату! Аккордные работы, высокая оплата, красные «корочки» с доступом в особые кабинеты. Это ли не карьера? Высший пилотаж!
Отпуск. Волею судьбы или авантюрного характера Валентин оказывается в незнакомом Ульяновске. Больной зуб. Молоденькая врач-стоматолог. Свидание. И дитя любви – дочь!
Сказка обрывается быстро: неудачные роды, болезнь и кончина жены…
Бывают такие города: схватят за лацкан пиджачка и держат, держат неведомой силой. Может быть, эта сила – любовь?..
Матвеев – яркий, одарённый, непредсказуемый. Вихрь, цунами – слабому полу не устоять.
А женщина в житейских бурях должна уметь выстоять. Чтобы оставалась Надежда.
И представить немыслимо, что было бы с ним, если б не Надежда?! Его бортпроводница спустилась с небес, чтобы сопровождать по жизни и спасать любимого: на небесах спасать некого, а на земле беда подстерегает всюду. Вот и в их дом беда пришла нежданно-негаданно…
Его конёк – портреты. Но писать маслом одной рукой физически невозможно – процесс трудоёмкий, нужна вторая рука. Он не спит ночами, водит, водит мысленно кистью по холсту, накладывает одну краску на другую…
Наконец, радуга красок сливается в белое полотно. Это – чистый лист бумаги. Свет, соединяющий небо и землю. Через Голгофу – к духу. Через немощь – к непобедимой силе поэтического Слова!
Валентин Матвеев
***
Друзей не ищут, как грибы,
Друзья – великий дар судьбы.
И горестно, когда вокруг
Всё реже слышишь слово «друг».
***
Тишина таится по углам.
Лунный свет шевелит занавески,
Шлёт покой и душам, и телам,
На полу рисуя арабески.
Только я не в силах задремать,
Прогоняют сон воспоминанья.
Далеко лежат отец и мать
И придти не в силах на свиданье.
Подождут – ведь им привычно ждать.
Может, год, а, может, и немного –
День, когда придётся выбирать,
Что мне взять в последнюю дорогу.
***
Застыли в инее кусты, дома, деревья.
Боясь спугнуть ночную тишину,
Гляжу в окно и сам себе не верю,
Что встречу вновь цветущую весну.
А сердце бьёт неровными скачками,
Переходя порою на галоп.
Не знаю, что случится завтра с нами:
Покой вселенский или пуля в лоб.
А, может, завтра всё и утрясётся:
Пройдут обиды, улетит тоска
И всем на радость солнце улыбнётся,
Благословляя нас издалека.
***
Поймать бы птицу счастья
На Старый Новый год,
Чтоб обошли ненастья
Меня и весь народ.
Чтобы почаще снились
Лазоревые сны,
Обиды позабылись
В преддверии весны.
Мечтаю заблудиться
В сиреневом саду,
На склоне лет влюбиться
В летящую звезду.