коньки, другие – снять, третьи просто отогреваются у большой печки-голландки. Друзья быстро сбрасывают шинели, надевают коньки, фигурные – «Яхт-клуб», и с достоинством, присущим хорошим конькобежцам, сбегают по ступенькам на хрустящий под острыми коньками лёд.

 

Вот навстречу плавно несётся серая юбочка Верочки Глазенап, и Упорников, сделав какой-то вольт в обратную сторону, уже скользит по льду возле неё. Дальнейший путь Брагин идёт один. На полном ходу сворачивает на специально отведённое для фигурного катания место. Здесь никогда не бывает много спортсменов, но каждая чётко исполненная новая фигура встречается аплодисментами присутствующих. «Двойной прыжок», – мелькнуло в мозгу, и эластичное тело Брагина от переднего прыжка легко падает на одну правую ногу, снова выпрямляется и, после безукоризненно сделанного заднего прыжка, падает на левую свободную ногу, и по инерции быстро несётся назад.

«Молодчина Брагин», – молнией пронеслось в голове. Сейчас аплодисменты... вот... вот... они уже начинаются... и он чувствует, что падает на что-то мягкое, а воздух режет чей-то звонкий смех. Чьи-то каштановые с бронзовым отливом волосы защекотали его лицо, чьи-то полуоткрытые тёплые губы коснулись его щеки ... и два тёмно-синего бархата насмешливых глаза смотрят на него.

Он вскочил... Перед глазами на мгновение мелькнули две стройные ножки, обтянутые тонкими, плотной вязки, чулками, а по неровным складкам широкой чёрной юбки скользнули белые, как пена, кружева... Девушка села, стыдливо поправила юбку. Брагин помог ей встать.

– Прошу простить мне мою неуклюжесть, – с неподдельным раскаянием сказал он и, беря руку под козырёк, добавил: – Брагин.

– Нет, не прощу, – лукаво улыбаясь, ответила девушка, смахивая с юбки снежную пыль и, копируя Брагина, весело сказала: – Гедвилло.

– Вы не ушиблись?

– Немного... вот здесь, – указывая на колено правой ноги, капризно проронила незнакомка.

«Прелесть», – подумал Брагин.

– Чем могу я заслужить ваше извинение?

– Строгим наказанием, – лаконически ответила девушка, заправляя под пушистую белую шапочку непокорный локон волос и, вскинув на Брагина свои смеющиеся глаза, добавила: – Вы сейчас же должны покинуть каток.

– Подчиняюсь... Быть наказанным вами – это счастье, которое дано не каждому... До свидания, – закончил он и, круто повернув, широкими бросками заскользил по льду.

– Брагин! – услышал он окрик сзади себя и, повернувшись, увидел, как очаровательная незнакомка с протянутыми вперёд руками бежала к нему.

Она не рассчитала скорости движения и попала прямо в объятия Брагина.

– Я передумала... Я хочу немного смягчить ваше наказание, – освобождаясь, сказала девушка, как-то по детски капризно приподняв верхнюю губку.

– Богиня, я весь в вашей власти, – несколько театрально произнёс Брагин, низко склоняя голову.

– Сегодня... вы должны кататься только со мной... Должны забыть всех ваших Наташ, Зиночек, Любочек...

– Но, ведь это счастье, а не наказание...

– Нет, наказание, потому что я плохо катаюсь...

«Всё равно счастье», – подумал, но не сказал Брагин. Они взялись за руки, крест накрест, и уже скользят по ледяному полю катка. По нескольким броскам Брагин почувствовал в партнёрше отличную конькобежицу. Он увеличил ход и, словно для баланса, временами пожимал в своей большой руке её маленькую ручку. Брагин совсем близко чувствовал её теплое дыхание, от которого так приятно кружилась голова.

– А как ваше имя?

– Маша... А ваше?

– Георгий.

– Жоржик, – тепло поправила Маша, слегка пожимая руку Брагина, и ток приятного тепла пронизывает тело.

– Не устали... Маша?

– Не совсем... Жоржик... С вами так хорошо... кататься. А если хотите, отдохнём... вон там, на скамеечке...

Едва они успели опуститься на скамейку, оркестр заиграл вальс.

– Вы танцуете? – оживлённо спросила Маша.

– Так же плохо, как вы катаетесь, – с улыбкой ответил Брагин.

– Пойдёмте... скорее, скорее! – Она грациозно положила руку на плечо Брагина, так что её пушистая перчатка приятно щекотала его шею. Он обнял её тонкую талию, и они поплыли в такт вальса.

– Этого вальса я никогда не забуду, – тихо, почти касаясь маленького ушка Маши, прошептал Брагин, чуть сильнее прижимая к себе её хрупкое тело, завуалированное складками чёрного бархата.

– Вы хорошо танцуете... Мне не было так удобно ещё ни с кем, – ответила Маша.

Когда они опустились на скамейку, к ним на полном ходу подлетел Упорников с Верочкой Глазенап.

– Великолепно! Великолепно! Я всё время следил за вами... Георгий, что же ты нас не знакомишь? – и, не дожидаясь ответа, сам представился Маше и познакомил её с Верочкой.

– Следующий вальс со мной... Вы увидите, что это будет за вальс... ну, какой же Георгий танцор...

– С удовольствием, – ответила Маша, одарив Упорникова чарующей улыбкой.

– Между прочим, господа, что вы сегодня вечером делаете?.. Пойдёмте к нам... Папа и мама будут очень рады... Мы всего три недели, как приехали в Симбирск. Папа назначен сюда начальником почтово-телеграфной конторы. Мы приехали из Вильно и ещё никого здесь не знаем, – с грустью закончила Маша.

Все с радостью согласились, и волна неподдельного молодого веселья охватила всех. Смеялись, шутили, много катались, менялись партнёрами. Последний вальс Упорников с энтузиазмом танцевал с Машей, а Брагин без энтузиазма с Верочкой Глазенап.

Вечером, когда они покинули теплушку катка, Брагин чувствовал себя самым счастливым человеком в мире и лишь только потому, что нёс помимо своих коньков коньки очаровательной Маши, холодная сталь которых, ему казалось, излучала нежное тепло и согревала его руки.

На Чебоксарской встретили одноклассника, красавца князя Вачнадзе.

Познакомившись с Машей – с Верочкой он был не только знаком, а даже ухаживал за ней, – он с радостью принял её приглашение, и скоро вся компания вошла в просторную переднюю квартиры статского советника Гедвилло.

– Раздевайтесь, господа, – сказала Маша, показывая на вешалку, и весело закричала: – Папа! Мама! Валя!.. Я пригласила друзей... Мы голодны, как волки...

Первой вбежала в переднюю старшая сестра Валя, прелестная пушистая блондинка, выпускного класса Мариинской гимназии. В ней было столько простоты и естественности, что через минуту все чувствовали, что они давным-давно с ней знакомы. В гостиной их радушно, просто и тепло встретили родители Маши, и та застенчивость, которую обычно испытывает молодость при первом посещении незнакомого дома, как-то сама собой исчезла.

– Ну, что я говорила, что папа и мама будут рады? – вопросительно прощебетала Маша, по очереди чмокая в щёку отца и мать.

– Мы покидаем вас, Верочке надо поправиться, а мне переодеться...

По тому ласковому взгляду, каким родители проводили Машу, не трудно было заключить, что она была общей любимицей семьи. Старики пошли хлопотать по хозяйству, а голубоглазая Валя уже весело хохотала в обществе Упорникова и Вачнадзе. Брагин в каком-то размягчённо-блаженном состоянии от случайно найденного им счастья, подошёл к открытому роялю. Сам он не умел играть, но до болезненности любил музыку и каким-то внутренним чутьём понимал её. Он перелистывал тетрадку этюдов Шопена, а мысли неудержимо неслись к той необыкновенной, прелестной, маленькой ручке, которая по этим непонятным чёрным точкам и закорючкам может передать в музыке счастье, страданье, любовь...

– Неужели я люблю? – пронеслось в мозгу... «Любишь», – ответило переполненное счастьем всё его существо... «Маша!.. люблю», – чуть слышно шёпотом проронил он, сжимая в руках ноты Шопена, а перед глазами с бешеной быстротой пронеслась, словно в дикой пляске, вереница всех его бывших увлечений. Кокетливая, с вздёрнутым носиком Валечка Лепарская, томная блондинка Наташа Туркестанова, с ямочками на щеках Верочка Шидловская... Он закрыл глаза, и все эти видения испарились, и где-то далеко-далеко он увидел чуть заметные нежные контуры той, ради которой он сейчас готов совершить любой подвиг, путь которой он всегда будет устилать яркими цветами своей любви. Он открыл глаза. Маша в нежно-голубом домашнем платье с небольшим вырезом на груди и обнажёнными точёными руками, схваченными у плеча вздутыми буфами, стояла возле него.

– Маша, сыграйте что-нибудь, – попросил он, освобождаясь от сладких мечтаний.

– С удовольствием, – просто ответила Маша и, слегка приподняв узкую, плотно облегающую её фигуру, юбочку, опустилась на круглый стул. Найдя любимый этюд, она мягко опустила руки на белую кость клавиш. Послышались волшебные звуки нежной, как кружева любви, музыки...

– Дорогие гости, прошу к столу, – с ласковой улыбкой сказала вошедшая мама. Этюд Шопена оборвался...

Maша вскочила из-за рояля и, отыскав глазами Упорникова, весело прощебетала: «Коля, вы со мной». – «Почему с ним?» – мелькнуло в мозгу Брагина, и волна безотчётной ревности впервые закипела в нём, краской залила лицо, в висках застучали какие-то молоточки, настойчиво твердившие: «Почему с ним?.. Уйди... уйди». Брагин уже был готов повиноваться зову охватившей его ревности, когда подбежавшая Валя взяла его под руку и сказала: «А я с вами, Брагин».

Все с шумом вошли в столовую, с тем же шумом сели за стол, обильно уставленный домашними яствами.

– Дорогие гости, хлеб-соль на столе, а руки свои, – с улыбкой, осматривая стол поверх очков, сказал радушный хозяин. Гедвилло были хлебосолами – умели поесть и любили угостить.

Надышавшаяся морозного воздуха молодёжь ела с сочным аппетитом.

Остроумный Упорников, как будто назло Брагину, без стеснения ухаживал за Машей и сыпал весёлыми шутками, каламбурами и эпизодами кадетских шалостей, вызывая раскаты дружного смеха и, что поразило Брагина, смеялись и статский советник, и его монументальная супруга. Брагин, ещё не остывший от ревности, в меру поддерживал остроты Упорникова и через стол любовался Машей. «Ну, конечно, она самая красивая и умная девушка из всех, которых я раньше знал... Таких каштановых с бронзовым отливом вьющихся волос я ещё никогда не видел... а этот прямой породистый лоб, точёный, чуть вздернутый носик, глубокая ямочка на подбородке. Она действительно красавица», – без колебания подумал он, и глаза их невольно встретились. Он впервые осознал  необыкновенную силу взгляда, для которого не нужны слова, сила которого настолько могущественна, что совершенно свободно отражает все человеческие чувства: правду и ложь, волю и трусость, радость и печаль, ненависть и любовь... «Моя?» – глазами спросил он Машу. Она на секунду остановила на нём свои счастливые смеющиеся глаза, но смеялись только губы, глаза говорили другое, что наполняло его душу чем-то прекрасным и неизведанным.

– Только твоя, – ответили глаза Маши и, словно испугавшись, что Брагин не понял её взгляда, она преувеличенно весело сказала: – Господа, сейчас будем играть в игру «Кто не доволен своими соседями». Я, например, совсем недовольна своим... Папа и мама, вы тоже играете.

Она повернула кнопку выключателя и скомандовала: «Раз, два, три». Комната погрузилась в темноту, послышался шум двигающихся стульев, весёлый смех, нечаянные возгласы, и чья-то нежная рука коснулась руки Брагина. «Глупый», – услышал он, и чьи-то волосы слегка защекотали его правое ухо. Кто то повернул выключатель, и в ярком свете комнаты предстали Вачнадзе с мамой, статский советник с Верочкой, Упорников с Валей и Брагин с Машей.

– А теперь первый вальс. Кавалеры танцуют со своими дамами, – объявила Маша, и все с шумом перешли в гостиную. Маша поставила пластинку Штрауса. Вачнадзе почтительно склонил свою красивую голову перед слегка оробевшей мамой, и они плавно заскользили по блестящим квадратам паркета, когда статский советник, как знак молчаливого приглашения, склонил седеющую голову перед пухлой Верочкой. Маша грациозно положила левую руку на плечо Брагина и, в темп музыки, они, как на катке, закружились в вальсе. Он особенно близко чувствовал её сейчас и вдыхал аромат её слегка открытого тела. Он ясно чувствовал то горьковатый запах весенней черёмухи, то пряный аромат пунцово-чёрных роз, то нежный, чуть уловимый запах гелиотропа, но не понимал, что это был дурманящий аромат молодости.

Кончился вальс. Вачнадзе торопился проститься, ему надо было проводить Верочку, живущую в районе казарм Сызранского батальона, которым командовал отец Верочки. Было решено в следующее воскресенье идти на представление в цирк Сура. Скоро и для друзей наступил час возвращения в корпус. Они простились с хозяевами и вышли на улицу. Падал спокойный пушистый снег. Друзья шли молча...

Каждый по-своему переживал новую встречу. Брагин жадно глотал свежий воздух, следя за весёлым кружением нежных снежинок. Ему то хотелось кричать о своём счастье, то заключить его в непроницаемые рамки тайны, ведь это счастье только его... Но ведь Упорников лучший друг... «Ему-то я должен сказать», – подумал Брагин.

– Николай, я влюблён...

– В кого?

– В Машу...

«Но ведь Брагин лучший друг, ему-то я обязан сказать», – решил Упорников.

– Георгий, я влюблён...

– В кого?

– В Машу...

– Как? – вскрикнул Брагин, ошеломлённый ответом друга.

– А вот так... с первого взгляда...

– Но ведь это не по-приятельски... Ведь с Машей познакомил тебя я ...

– Во-первых, познакомился я сам, во-вторых, она сама отдала мне предпочтение быть её кавалером за ужином, а в-третьих, настоящая любовь не признаёт приятельских отношений, – преувеличенно жёстко ответил Упорников. – Вопросы чести и любви решаются с оружием в руках.

– Дуэль... согласен, – в бешеном порыве ответил обезумевший Брагин.

– Дурак! У нас нет оружия, – холодно бросил Упорников.

Шли молча. В Брагине кипела горячая кровь предков, мешавшая ему холодно и спокойно найти честный выход из создавшегося положения, а Упорников едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.

– Я предлагаю тебе другой выход...

– Какой?

– На узелки...

– Как на узелки?

– А вот так... Кто вытянет узелок, тому принадлежит Маша... Но предупреждаю, что наши дружеские отношения должны остаться прежними...

– Согласен...

Друзья остановились у фонаря, и в то время как Упорников, отвернувшись спиной, завязывал на платке узелок, Брагин мысленно просил своего небесного покровителя Святого Великомученика и Победоносца Георгия не оставить его в такой серьёзный момент жизни.

– Тяни...

Брагин с какой-то уверенностью потянул за одно ушко платка, которое оказалось с узелком.

– Маша! – восторженно воскликнул он, хватая за плечи друга, но обоих отрезвил монотонный бой городских часов, бивших десять, – время возвращения в корпус.

До корпуса оставался всего один квартал. Друзья влетели в швейцарскую, чуть не сбили с ног «дедушку крокодила» и, как гуттаперчевые мячики, поскакали через две-три ступеньки на третий этаж.

Через неделю Брагин узнал, что Упорников завязал на платке два узелка.