Дорогой Василий Апполонович!

Вот уже четверть века мы живём с вами в разных мирах, соединить которые может лишь память. А в моей памяти страницы, связанные с Вами, казалось, «унеслись с весенним дымом, истлели в глубине зеркал». Но удивительно: без всякого внешнего повода, чем дольше я живу, тем явственнее и пронзительнее воскресают они в моей душе, становятся всё ярче и крупнее. И я покаянно понимаю, что мало ценила Вашу душевную щедрость, воспринимала её как данность, пользовалась, не задумываясь.

Вы знали и понимали всё и с мудрой насмешливостью принимали любые, самые причудливые повороты жизни, в том числе и собственную трагедию. Жестокие раны войны, изуродованное лицо – и атмосфера жизнелюбия, приподнятости бурлящей вокруг Вас жизни. Теперь-то я понимаю, что стояло за этой лёгкостью.

Помню, как-то я сидела у Вас в кабинете, когда раздался начальственный звонок. Вас распекали (как оказалось, незаслуженно) так громко, что слышно было и мне. Вы, лукаво улыбаясь, отодвинули телефонную трубку, держа её в корзине для мусора (и оттуда было слышно), и продолжали тихо разговаривать со мной. Периодически подносили трубку к губам, издавали в неё какие-то междометия, что, вероятно, вполне устраивало распекающего. Когда я спросила, почему Вы не оправдывались, ответили, что, мол, себе дороже, а результат будет только хуже.

Но это не значит, что Вы относились к своим обязанностям Председателя радиокомитета халатно, спустя рукава. Сколько времени, усилий, терпения Вы потратили, в частности, на меня, ничего не умеющую тогда девочку. Вы внимательно разбирали со мной радиопередачи, и под Вашим пристальным взглядом я сама видела свои недочёты. Вы учили меня простоте и сдержанности, и я всегда старалась следовать Вашему совету, хотя не всегда это удавалось.

А писать я начала только благодаря Вам. Вы настойчиво уговаривали меня попробовать, давали задания – небольшие очерки для радиопередач. В груде словесного хлама, который я Вам приносила, выискивали здоровые зёрнышки и помогали взращивать их.

Однако главным для меня тогда были не деловые отношения, а то, что постепенно Вы стали моим конфидентом. Сколько слёз я пролила на Вашем плече (в самом прямом смысле слова), сколько восторгов, огорчений, девичьих тайн я выливала на Вас! И Вы всё это как-то расставляли по местам, и пробивался светлый луч сквозь хаос смятения, и сердечная боль утихала от Вашего сочувственного участия.

Наша дружба продолжалась и после моего переезда в другой город. Приезжая к родным в Ульяновск, я всегда приходила к Вам. Помню тушёную в молоке морковку с мёдом, которой Вы меня всегда угощали. (Рецепт, оставшийся от Вас). Помню разговоры о Пластове, которым Вы страстно увлекались, писали книгу о нём, о планах Большой Волги. Как справедлив был Ваш страх за неё! И теперь, глядя на то, какой она стала, я вспоминаю нашу общую любимицу с её изумрудными заливными лугами, ощущаю вкус стерляжьей ухи, которую мы как-то ели вместе, и боль – оттого, что больше нет ни прежней щедрой красавицы, ни Вас с Вашей щедрой душой.

А Вы приезжали к нам в Махачкалу, и тогда муж «отомстил» мне за наши уединённые беседы. Он, вместе с друзьями, увёз Вас в горы, где они угощали Вас шашлыком из молодого барашка, поили молодым виноградным вином, показывали красоты наших гор и ущелий. И продержали Вас там чуть ли не до самого отъезда. Компания была чисто мужской, и как-то само собой подразумевалось, что без меня. (Интересно, что муж соперничал со мной из-за Вас, а не с Вами из-за меня.) Потом связь как-то оборвалась.

Когда же в середине 70-х годов я окончательно вернулась в Ульяновск, Вы были больны и как-то откровенно постарели. Не было ни прежнего молодого задора, ни интереса ко всему, а юмор стал жёстким, саркастичным.

Сейчас я понимаю: Вы чувствовали, что вышли на финишную прямую и замкнулись в свой кокон, чтобы меньше скорбеть об уходящем. А мне не хватило ни Вашего ума, ни душевной щедрости, чтобы пробиться сквозь жёсткую оболочку, как-то утеплить атмосферу вокруг Вас. Чем дальше, тем больше чувствую свою вину и не прощаю себя. А Вы бы и это поняли и простили, если бы мы смогли встретиться и поговорить как когда-то. Нет, не совсем так. Сейчас мы могли бы общаться на-равных: мы и возрастом сравнялись, и жизнь провела меня через многие болезни и испытания, знакомые тогда только Вам, но не мне.

И если я в ответ часто улыбаюсь, а не плачу, – это во многом от Вас. Ах, как не хватает мне Вас сейчас, Василий Апполонович, как хотела бы я рассказать Вам обо всём, что накопилось за многие годы, слушать Вас, понимая, как живительно и нужно мне каждое Ваше слово. «Поговори со мной о пустяках, О вечности поговори со мной…». Я верю, такой разговор ещё состоится, когда мы оба будем снова в одном мире, а пока я говорю Вам спасибо, дорогой Василий Апполонович, и простите меня. До свидания, которое ждёт нас впереди.

С благодарностью и нежностью – Элеонора Денисова