Маньчжурия... Харбин... Последний осколок России, брошенный вихрем революции на чужую землю. Русское влияние, язык, уклад жизни, обычаи, культура и непоколебимая вера в скорую радостную встречу с Родиной. Стих последний аккорд неравной и предательски проданной союзниками борьбы. Сданы в архив: чины, ордена, погоны, шашка, револьвер... Впереди в тонах полной загадочности и неизвестности расстилается путь новой жизни, путь борьбы за право жить. Новые надежды и разочарования, взлёты и падения, радости и печали.

...Брагину ещё раз в жизни при несколько необыкновенных обстоятельствах довелось встретиться с Екатериной Максимилиановной мисс Френч. Живя в Харбине, он даже не знал, что постаревшая, больная, часто прикованная к кровати она тихо доживает свою жизнь в маленьком особняке по Большому проспекту. Потеряв Киндяковку, особняк на Покровской улице, реквизированный и превращённый большевиками в городской музей, мисс Френч, английская подданная, не поехала в Англию, а с русской волной пила чашу беженства и докатилась до Харбина. Она жила с доходов своего ирландского имения, и так как запросы личной жизни были уже незначительны, широко занялась благотворительностью. Мисс Френч числилась почётной попечительницей монастырской больницы имени доктора Казем Бек, и хотя стены больницы её никогда не видели, они были молчаливыми свидетелями её доброты, заботы и сердечности.

Монастырская больница для пополнения своих средств готовилась к большому благотворительному балу. В маленькой квартире доктора Чистякова последняя репетиция хора цыган. Плач гитар, огневые мелодии разбитной таборной песни чередуются с грустью непонятой, отвергнутой любви... Брагин, большой любитель и знаток цыганской песни, с энтузиазмом управляет хором. Смолк последний аккорд... В гостиную вошёл разрумяненный декабрьским морозом Борис Николаевич.

– Господа!.. У меня к вам большая просьба... вернее, не у меня, а у мисс Френч... Я только что от неё... Екатерина Максимилиановна очень просит вас завтрашнюю генеральную репетицию провести у неё за ужином, и если возможно, в костюмах... Я всячески отговаривал её, ибо по состоянию здоровья ей нужен полный покой, а не цыганская песня... но я сам сделал оплошность, сказав, что чавалом хора является бывший симбирский кадет... Никакие дальнейшие уговоры результатов не принесли... Отказать – обидеть добрую больную женщину, согласиться...

Резкий телефонный звонок оборвал слова Бориса Николаевича.

– У телефона доктор Чистяков... Кто говорит?.. Екатерина Максимилиановна... да, да сказал... одну минуту... Господа, Екатерина Максимилиановна ждёт у телефона вашего согласия...

Хор вошёл в переднюю... Гитары проговорили отыгрыш... Лида Костерина запела – «Возьми свою гитару, и как в былые дни... По пьяному угару – былое вспомяни...». Хор ответил припевным согласием.

Просторная столовая в доме мисс Френч залита огнями, огнями жизни. Блёстками алмазов со стола сверкает фамильный хрусталь, серебро... Белое поле скатерти выткано разноцветным ковром цветов, вин, закусок... Хор цыган в ярких костюмах дополняет русскую ширь, чёрные фраки лакеев подчёркивают торжественность момента... Все ждут появления Екатерины Максимилиановны Френч.

Тихо приоткрылась дверь, и в её просвете, в сопровождении доктора Чистякова, показалась худенькая, сгорбленная женщина. Чёрное закрытое платье подчёркивало бледность её лица. Узел редких, влажных, как бывает у тяжело больных, волос был схвачен на затылке чёрной бархаткой. Волей к жизни дышали только улыбка и глаза.

– Екатерина Максимилиановна! Разрешите представить вам нашего чавала, – сказал доктор Чистяков.

– Симбирского корпуса? – тихо спросила мисс Френч, похолодевшими губами чуть коснувшись лба Брагина.

– Брагин, Георгий...

– Брагин?.. Позвольте... позвольте... Мы где-то сравнительно недавно с вами встречались... Совсем старуха стала... память теряю...

– В Рузаевке...

– Да, да в Рузаевке... Мы вместе завтракали... А как звали этого старика? Я ещё обещала навестить его внучат... Так и не довелось, а теперь уже не навестишь... поздно...

– Пал Палыч...

– Да, да, Пал Палыч... а внучат помню... Наташа, Ирина и Павел... Дорогие гости, прошу к столу... Чем богата – тем и рада... Спасибо вам, что приехали... Вы со мной, – тихо закончила мисс Френч, обращаясь к Брагину.

Все с радостным шумом сели за стол. Зазвенели ножи, вилки, полилось вино, и первоначальная робость сменилась весельем.

Екатерина Максимилиановна всё время говорила о корпусе, нескончаемые волны воспоминаний набегали одна за другой, в случайных брызгax воскрешая имена, моменты, события навсегда затонувшей жизни. Она ничего не ела, а маленькими глотками пила холодную воду, словно старалась охладить пыл нахлынувших воспоминаний.

– Екатерина Максимилиановна, разрешите спеть первую, застольную...

– Конечно, конечно... Я вся – внимание...

Гитары дали аккорд, Брагин запел...

Привет вам, гости дорогие,

Цыгане любят петь всю ночь,

Споём мы песни вам родные,

Тоску разгоним вашу прочь.

Хор дружно взял припев:

Цыгане, цыгане, цыгане,

Привет дорогим вам, гостям.

В восторге сердце встрепенётся,

Напомнит прошлое всё вам,

И коль слеза у вас прольётся,

Она наградой будет нам.

Цыгане, цыгане, цыгане,

Привет дорогим вам, гостям.

Брагин не запел третьего куплета...  Недоумевающий хор молчал тишиной уважения к больной женщине в чёрном закрытом платье. Низко опустив голову, мисс Френч тихо плакала... Крупные слёзы капали на шлифованную, белую площадь тарелки. О ком и о чём были эти слезы, знала только мисс Френч.

– Шампанского!!! – резко врезалось в больную тишину.

Засуетились лакеи... Доктор Чистяков подбежал к мисс Френч.

– Екатерина Максимилиановна, помилуйте... вы губите себя...

– Милый доктор, лечить мисс Френч вы будете завтра... Сегодня я хочу жить... Шампанского!..

Она взяла бокал искристого вина и, высоко закинув голову, прокричала: «За симбирских кадет!» Громовое ура цыганского хора раскатилось по столовой.

– Простите мне мою слабость... так вспомнилось... вспомнилась вся жизнь, – тихо сказала Брагину мисс Френч.

Она очень скоро овладела собой, и остаток ужина прошёл в тёплых и весёлых тонах. Радушная хозяйка много смеялась, только смех её был каким-то больным... Кофе и ликёры пили в гостиной. Позже подошли послушать цыганщину профессор Рерих, князь и княгиня Ухтомские, профессор Анэрт, и далеко за полночь в полутёмной гостиной слышались аккорды гитар и грусть цыганской песни.

Через 17 дней город облетела печальная весть. Екатерина Максимилиановна Перси-Френч оставила мир. Посмертной волей Екатерины Максимилиановны, переданной доктору Чистякову, было желание, чтобы её последний путь на земле сопровождали ксендз и православный священник...

Белый катафалк, запряжённый шестью рослыми лошадьми под белыми сетчатыми попонами, заскрежетал тяжёлыми колёсами по морозному снегу. Ксендз Витковский, настоятель кафедрального собора о. Леонид Викторов, протодьякон Корестелёв, соборный хор, вереница друзей и знакомых отдавала последний долг полуангличанке, полурусской, полукатоличке, полуправославной мисс Перси-Френч. Серебряные, золотые, эмалевые венки тихо шелестели листьями... В лучах холодного январского солнца синим огнём лобелий горел несколько необычный венок в виде синего погона с жёлтыми буквами – «С. К.». На широкой синей ленте, ласкающей венок, золотом было напечатано – «От симбирских кадет».

ЭПИЛОГ

1955 год... Соединённые Штаты Америки... Сан-Франциско... За окном стихийным свистом стонал ураган, крупные капли дождя и града барабанили по стёклам окон, редкие раскаты грома напоминали артиллерийскую канонаду... В скромной уютно обставленной комнате, потонувшей в полумраке двух настольных ламп, сидели два друга... пожилые... почти старики...

Серебро редких волос, глубокие морщины жизни. Глаза устало смотрели на близкие грани неизбежного... И только помолодевший слух жадно ловил каждую фразу, каждое слово. Один читал другому какую-то рукопись... Мозолистые рабочие руки медленно, не спеша, перелистывали страницы навсегда затонувшей жизни...

«...Двенадцать часов дня... Портретный зал строевой роты украшен флагами и вензелями... одетый в серебряную парчу аналой, слева стол, покрытый зелёным сукном, с которого свисает бело-синее с золотым шитьём знамя», – чеканя каждое слово, читает Брагин.

Фото из архива Уильяма Мюррея (Ирландия)