Я с детства люблю собак. Во время войны немецкие овчарки были предметом моего воздыхания. Тогда мне, пятилетнему ребёнку, казалось, что красивее этих собак нет на всём белом свете. Однажды, будучи уже взрослой, я выгуливала своего боксёра и повстречалась с таксой. К представительницам этой породы у меня никогда не возникало нежных чувств. А тут почему-то потянуло к таксе, как магнитом. Я не понимала, почему иду за нею, но испытывала непонятное волнение. Где-то я уже видела подобное: длинное, как доска, туловище, с торчащей в разные стороны рыжей шерстью. Даже длинный ершистый хвост показался мне знакомым! Вот по нему-то я и вспомнила свою рыжую любимицу. Кто, кроме неё, мог ещё так быстро вращать им, поднимая клубы пыли в лабиринтах нашего подвала, когда мы, дети, неслись следом, чихая и кашляя от поднятой пыльной завесы! Спасибо, милая собачка, что ты вызвала из небытия воспоминание о моём друге детства, четвероногом зверьке, которого я ласково называла «крыска-лиска».

Идёт война, уже более года в Запорожье хозяйничают немцы, и мы живём в режиме оккупации. Патрули с собаками обходят наш район. В этот момент жизнь в квартале замирает, даже дети прекращают свои игры…

Впервые немецкие патрули проходят так близко от нашего укрытия, и я не могу оторвать от их собак влюблённого взгляда. Какие же, однако, эти овчарки красивые! Их серая с желтовато-серебристым отливом шерсть лоснится в лучах заходящего солнца. Как же мне хочется дотронуться до неё! Но делать этого нельзя.

А, собственно, почему? Почему я должна прятаться, как мышь, в этой норе? Протискиваюсь через низкий оконный проём и вылезаю наружу, не обращая внимания на свою старшую подружку Зину, которая пытается меня остановить: «Куда ты? Они ещё не все прошли! Остановись, дурочка, тебя же загрызут!»

Последний патрульный уже поравнялся с нашим бараком, и я во все глаза уставилась на овчарку. «Какая же ты красавица!» - я погладила собаку по мягкой шерсти, вложив в свою ладонь всю свою любовь к лохматому созданию. Моё признание не осталось без ответа. Овчарка остановилась, посмотрела на меня добрым, ласковым взглядом, дружелюбно повиляла хвостом. Немец поначалу опешил, не ожидая от ребёнка такой решительности. Но, видя, что его собака признала мою ласку, похлопал меня по плечу и сказал на прощанье: «Гут, гут! Карашо!» А я с тоской смотрела ему вслед, завидуя, что у него есть такой красивый, преданный друг, которого можно водить на поводке.

После этого случая я загорелась желанием иметь такую же овчарку и всюду водить её за собой. Я обследовала весь наш квартал в надежде найти собаку, похожую на ту, которая неотступно теперь стояла перед моими глазами. Однажды в караульном отделении немецких казарм за проволочной сеткой, на траве я увидела большую собаку. Она кормила щенят. Я стояла и наблюдала за ними, как зачарованная.

Неудивительно, что, насмотревшись на забавных щенят, я страстно захотела иметь такого же. Но как сказать об этом маме? Я всё ходила вокруг неё и вздыхала, пока она не обратила на меня внимания:

– Ты, случаем, не заболела? – с тревогой спросила она, целуя меня в лоб.

– Нет, мамочка, я совершенно здорова и буду во всём послушной, только выполни мою единственную просьбу: я очень хочу иметь щеночка. Он такой хорошенький! Я покажу тебе, где он живёт. Я сама выращу его, и он станет нашим защитником.

– Так вот в чём дело! Ты уже и туда добралась. Что за наказанье мне с тобой! – запричитала она. – Да вы у меня сами, как щенята! С той лишь разницей, что те всегда сыты и здоровы, а о вас каждый раз думай, чем бы накормить. Не можем мы позволить себе такой роскоши…

Расстроенная тем, что моей мечте не суждено сбыться, я решила поделиться своей бедой с подружкой Полей. Её комната в нашем бараке была последней и очень пострадала от бомбёжки. Пол весь был изрешечен осколками, а на стенах и потолке остались следы от пробоин.

Жильцы нашего барака помогли заколотить большие дыры, а те, что поменьше, тётя Тамила, Полина мама, позатыкала разным тряпьём. Когда я пришла к Полине, она ещё лежала со своим младшим братом Павликом в кровати.

– Что это за мёртвое царство? Валяешься до сих пор в постели, не выспалась, что ли? – вместо приветствия обратилась я к подруге.

– Ты представляешь, у нас ночью был такой концерт! Нам его крысы устроили. Мама и Зина всю ночь с ними воевали. Мама заколотила большую дыру между стеной и полом, они её снова прогрызли и всю ночь лезли в комнату. Одна запрыгнула в кроватку к Павлику. Я её туфлёй прогнала и весь остаток ночи охраняла Павлика. Не успели мы крыс выдворить, как они устроили под полом грызню. Наверное, между ними шла настоящая война. А под утро всё стало ясно. На полу возле дыры мы увидели большую рыжую крысу. Ей сильно досталось от своих сородичей, она лежала искусанная, в кровавых подтёках. Мама сказала, что это она так воевала за свою территорию и победила. Теперь она не допустит к нам других крыс.

– А где же она сейчас?

– А вон, отлёживается под столом. Мама говорит, жить будет, они живучи. Вот немного оклемается, и мы её прогоним. Пусть живёт себе под полом. А то, представь себе, какая хитрая! Повадилась выпивать молоко, которое твоя мама приносит для Павлика. И даже успевает подобрать крошки хлеба со стола. Не нужна нам такая воришка.

Мне почему-то стало очень жалко этого рыжего зверька, и я предложила подруге:

– Может, ей ранки промыть и перевязать, чтобы грязь не попала?

– Ещё чего придумала! Это тебе не кошка, а грызун, к тому же дикий.

– Ну, она ведь живая, и ей тоже больно. Она спасала вас, значит, и вы должны ей помочь.

– Ничего с ней не станется! Их вон сколько развелось, – закончила Поля, зевая.

Может, Поля и права, но как быть? Уж очень мне приглянулась эта смелая крыса! Вот если бы удалось её приручить, она бы, пожалуй, могла заменить мне собачку, и я бы водила её за собой на поводке на зависть ребятам!

– Поля, пожалуйста, не прогоняй её! Она такая смелая! Подари её мне! Только жить она будет пока что у вас. Если моя мама не захотела взять щенка, то крыску и подавно не примет. А я буду приносить ей еду, только ты пока никому не говори об этом.

– Но моя мама тоже не захочет с ней жить!

– А мы не скажем ей! Мы будем её прятать.

Много ещё доводов пришлось мне придумать, и, наконец, Поля согласилась. Уходя, я попросила:

– Ты только сегодня чуть-чуть подкинь ей еды, чтобы она не умерла с голоду.

Не всё с моей подопечной получалось так, как я хотела. Сначала, когда я подползла к ней под столом и протянула ей кукурузные зёрнышки, она отодвинулась и забилась в дальний угол. Всё же мне удалось, постепенно сокращая расстояние, приблизиться к ней почти вплотную. Но в последнее мгновенье крыска юркнула в дырку, махнув на прощанье длинным ершистым хвостом.

– Крысуля, милая, не прячься, – упрашивала я, – возьми зёрнышки! Я сама их запекла для тебя. Не бойся!

Рыжая хитрунья выглядывала из своего убежища, зыркала глазками-бусинками и снова пряталась.

– Кончай играть в прятки! Ты же голодная. Поешь, а мы тебя научим играть в нашу любимую игру!

Крыска не реагировала.

– Поль, ну что делать? Теперь она даже не высовывается! – чуть не плача, жаловалась я подруге.

– Не расстраивайся. Что с неё взять? Она же дикая. Вряд ли что получится из этой затеи. Плюнь ты на неё, пусть себе подыхает с голоду.

Наконец, меня осенила умная мысль, и я предложила подруге:

– А давай делать вид, что она нас больше не интересует. Я рассыплю зёрнышки возле щели, а мы спрячемся и понаблюдаем за ней.

Едва мы успели спрятаться, как рыжая гостья осторожно вылезла, осмотрелась и моментально всё подобрала.

– Вот хитрая! Точно лиса, только хвост не пушистый, а ершистый.

С тех пор мы с Полей стали называть её «крыска-лиска». Я верила, что она к нам привыкнет, нужно только набраться терпения.

Действительно, потихоньку крыска-лиска к нам привыкала. Я больше не гонялась за ней, а оставляла еду возле норки. Рыжая не дичилась, не пряталась при нашем появлении, а из своего угла наблюдала за нами. Когда крыска-лиска совсем освоилась, я стала учить её уму-разуму. Объясняла, что воровать нельзя, грозила ей пальчиком, если та лазила по столу и подбирала с него крошки; кормила подопечную только возле её угла и запрещала носиться по комнате без дела. Во время нравоучений крысуля смирно сидела и, как мне казалось, внимательно слушала, вращая своими глазками-бусинками. Но затем, несмотря на все мои запреты, продолжала разгуливать по всей комнате, как у себя дома, и Полиной маме не раз случалось наступать ей на хвост. В таких случаях она в сердцах грозилась выдворить её, но всё же соглашалась: пусть лучше будет она, чем свора её сородичей.

Изо дня в день я терпеливо объясняла крыске, что можно делать, а что нельзя.

– Поля, как ты думаешь, она понимает?

– Конечно! Она, хотя и дикая, но не дурочка, чтобы отказаться от сытой жизни!

Поля была права. Крысуля оценила мои старания и стала с нами дружить. Даже Зина, старшая сестра Поли, согласилась с тем, чтобы крыска-лиска принимала участие в нашей любимой игре в прятки.

Подвал под бараком, где мы прятались, был родной стихией нашей крыски; ей там был знаком каждый уголок. Поэтому она была самым быстрым и незаменимым участником этой игры. Я придумала отодвинуть пару незакреплённых половиц – образовался ход из комнаты в полутёмный туннель под бараком. Здесь было немного жутковато, но зато самое подходящее место для пряток. После того, как мы рассчитались и с весёлыми криками начали разбегаться, я должна была первой спуститься в подвал. Но рыжая, то ли заразившись бурными детскими эмоциями, то ли от желания показать свою прыть, понеслась, опережая меня, к лазу. Я едва успела схватить её за хвост и отшвырнуть в сторону. Впервые я так бесцеремонно поступила со своей подопечной. Видимо, ей такое обращение не понравилось. Она окрысилась.

– Не показывай мне свои зубки! Я знаю, что они у тебя острые, но я их не боюсь! Так и быть, будешь спускаться за мной! Зина уступит тебе свой черёд, – назидательно втолковывала я ученице, вышедшей из повиновения.

Похоже, она всё-таки вняла моим словам и больше уже не пыталась перехватить у меня пальму первенства. «Прятки» начинались и заканчивались в комнате Зины и Поли. В игре самое активное участие принимал их четырёхлетний брат Павлик. Он был бессменным «водилой», но в подвал не лазил, потому, что был рахитичным: его длинные сухие ручки не выдерживали вес тела. Он поглубже просовывал свою голову в лаз, вглядывался в полутьму, и его зоркие глазки почти всегда подмечали в лабиринте подвала кого-нибудь из спрятавшихся.

Маленький даже для своих четырёх с половиной лет, с большим животом, с желтоватым, как у старичка личиком, Павлик совершенно преображался, когда включался в игру. Надо было видеть, как он быстро нёсся, вращая своими кривыми ножками, спеша застучать кого-то из ребят. Как сияло тогда его худенькое личико! Сколько радости отражалось во всём облике, когда ему удавалось успешно справиться со своими обязанностями! Не раз Павлику удавалось застукать меня, самую быструю и ловкую. В этом частенько была виновата крыска-лиска. Она всегда располагалась поблизости от меня, и при этом активно размахивала своим ершистым хвостом, по которому глазастому Павлику было не трудно нас обнаружить.

Я пыталась подозвать её поближе:

– Крысуля, дружочек мой, стань рядом! – шептала, подзывая её пальчиком. Никакой реакции!

– Ты что, совсем отупела? Или хочешь, чтобы из-за твоего хвоста Павлик опять нас вычислил? Ну что вращаешь своими бусинками? Не будет тебе вкусненького!

Убедившись, что она не обращает на меня никакого внимания, ползу к ней, хватаю за хвост и подтягиваю к себе:

– Теперь не окрысивайся, раз не хотела по-хорошему! Лежи смирно, – ставлю ногу на её туловище, – да не крутись ты, как вьюн, потерпи немного.

Дождавшись подходящего момента, я её отпускаю, и крыска стремглав несётся к выходу. Убедившись, что крысуля справляется со своими обязанностями, я решила приступить к осуществлению своей мечты: приучить крыску к ошейнику и водить её, как собачку, на поводке. Высыпала из кармана любимые зёрнышки и, как только она стала их подбирать, подала знак Поле, чтобы та её схватила.

– Вот так! Теперь держи покрепче и не обращай внимания на то, что она пищит. Когда я завяжу узелок на шее, тогда отпустишь.

– Ты только посмотри, с какой злостью она вращает головой, – возмущается Поля, – вот дурочка, не понимает, как это здорово – ходить на поводке!

Ловлю момент, чтобы накинуть петлю на голову крыске.

– Ой, осторожно, – предупреждает подруга, – смотри, чтоб не укусила!

Наконец, получилось! Аж вспотела. Ничего, скоро поймёт, как это здорово – ходить на поводке!

Попыталась тянуть крысу к выходу, но она не уразумела своего счастья и, как рак, стала пятиться назад, отчаянно крутя головой. В какой-то миг – я не сразу заметила – она перегрызла верёвку и мгновенно скрылась в своём убежище, оставив в моих руках поводок, на который я возлагала большие надежды.

Неоднократные попытки приучить её к поводку так и не увенчались успехом, а ведь я так старалась! Отдавала крыске почти весь свой паёк, сама худела и даже падала в голодный обморок, пугая до смерти маму. Она, конечно, догадывалась о причине моего недомогания и частенько за это снимала с меня «стружку». Я стойко держалась, но от своей крыски-лиски не отказывалась.

Зато рыжая толстела прямо на глазах, становилась резвее и бойчее, а вот сунуть голову в петельку никак не хотела. Да и гулянье на поводке почему-то пришлось ей не по нраву. Зато в чём нашей крыске не было равных, так это в соревновании по бегу! Тут она всегда оставалась чемпионом. И ещё она была нашим лучшим проводником в подвальном лабиринте.

Всё пространство под бараком после взрывов представляло ряд полутёмных туннелей. Сюда из низеньких оконных проёмов едва проникал свет. До войны здесь у каждого из жильцов был свой погреб, где держали овощи. Сейчас же хранить было нечего, и всей этой территорией ведали крысы, уступая нам её на время наших игр. От издаваемого нами шума и гама квартиранты подвала старались поглубже спрятаться в норы, и только единственный их собрат по крови, наша крыска-лиска, была исключительным ориентиром в этом пыльном и тёмном царстве.

Мне и сейчас нередко вспоминается этот страшноватый подвал под бараком. Не все ребята отваживались принимать участие в наших играх. Здесь нужна была доля смелости, ловкости, решительности. Мы все тогда были худые, с синюшными лицами, одеты кое-как – в широченные обноски, перешитые из родительских одежд.

Но никто в азарте игры не обращал на это внимания. Наши глаза загорались, радость вселялась в сердца, непередаваемое чувство свободы овладевало нами…

«Ура, ура-а!» Несусь рядом с крыской, не чувствуя земли под ногами, за спиной вырастают крылья, и я лечу!  

Слышу, как сердце громко колотится в груди, вот-вот выскочит! Не хочу отстать от своей рыжей. «Фу-ух!» Мы почти одновременно выскакиваем наружу. Я лезу в карман за поощрением чемпиону, который в ожидании лакомства вертится у моих ног, но в этот момент появляются два немецких патруля. Один из них направляет автомат на моего четвероногого друга, а мне жестом приказывает отойти в сторону.

«Не стреляйте, пожалуйста, – кричу я, – это наш друг!» Слёзы застилают мои глаза, но крысуля, почуяв опасность, исчезает в убежище. Патрульные не понимают, о чём я их прошу. Но тут один за другим из подвала вылезают оборванные, грязные ребята, и солдаты начинают догадываться, затем громко хохочут. Для них – это дикость, а нам, барачным детям, –  единственное развлечение.

Наши игры с крыской-лиской и детьми продолжались до сорок шестого года. В начале следующего года, спасаясь от голода, мы выехали на Западную Украину. А вскоре мама получила известие, что мои подружки, Поля и Зина, едва пережили тот тяжёлый год, а вот Павлик умер от истощения. Да и многие мои сверстники не дожили до лучших времён. Какая судьба постигла мою крыску-лиску, остаётся только догадываться…

Нинель Добрянская