Ульяновский литературно-краеведческий журнал «Мономах» - Мемуары Анны Стрелковой (Из Екатерининского института на Мелекесский завод)

Часть 3. Учёба Анны Наумовой в Екатерининском институте

«…Посему я и была посредством ходатайства моих благотворителей удостоена столь неожиданной для меня милости императрицы Марии принятием в Екатерининский институт. Не имею довольно слов выразить все чувства, наполнявшие моё сердце, в признательности сим благотворительным людям. Ангельская доброта князя и княгини (Репниных-Волконских – Н.П.) совершенно привели меня в уныние разлукой с теми, которых я привыкла много любить. Но сия вторая мать моя, то было в начале 1806-го года, желая облегчить грусть мою, сама повезла меня в новое моё жилище и, вручивши под непосредственное покровительство инспектрисы, с которой будучи коротко знакома, просила её убедительно меня не оставить... Неприметно летели дни в сем священном для меня убежище под покровом общей матери, пекущейся, непосредственно, о счастье новых питомцев своих. С какой восхитительной надеждой желала я посвятить себя к прилежанию познания наук, дабы впоследствии заслужить милость и любовь моих благотворителей... Но, к несчастью, слабость здоровья не позволила мне вполне усовершенствовать себя в сем жилище мира и тишины.

Не могу скрыть истины, что первый год, проведённый мной в Институте, был помрачен горестью и скукою, вступив в новое для меня поприще жизни. Сокрытая от света и удаленная от тех, кто мне любезен, я часто предавалась грусти и тоске, будучи в дальней разлуке с моей неоценённою матерью, которой жила и дышала. Но, увы! претерпенные ею горести не позволяли ей воспитать меня при себе, и я без прекословия покорилась жребию своему; а впоследствии уже находила даже и некоторую приятность в сём тихом обиталище приюта, где сообщество любезных подруг вскоре рассеяло мою унылость... Частое посещение Августейших особ и разделяемые ими иногда детские с нами игры, невольно привлекали сердца юных питомиц к сему обожаемому царственному Дому, наиболее, к общей матери покровительствуемого ей заведения. Вот случай умилительного зрелища, неизгладимого в моей памяти. Институт наш, сие великолепное здание, подверглось сильной опасности разрушения стены из одной части строения, угрожая и прочей половине в скором времени неминуемого падения. Все пришли в необъятный ужас, доложили императрице, которая для избежания угрожающих бедствий предложила переместить девиц в другое здание.

Великодушный Монарх! приказал, было, приготовить для сего Михайловский дворец, что ныне именуемый Инженерным Замком. Но начальство Смольного монастыря, узнав о сём и находя здание своё довольно обширным, чтоб ещё вместить туда более трёхсот персон, с радостью предложили императрице удостоить их принятием к себе на время девиц Екатерининского института, во время перестройки оного. Сие было принято с большой благодарностью и одобрением начальства, не согласуясь, однако ж, с мыслями юных воспитанниц. Нам не сего хотелось... Таким образом, нас переместили в новое жилище Смольного монастыря, находящегося в самом близком расстоянии Таврического дворца, в отдалённой части города...

Огромное сиё здание, обнесённое кругом строением помещаемых девиц, находилось на обширнейшем дворе, посреди которого был только тогда, до половины первого яруса, заведен храм ужасной величины, ныне собор Воскресения Христова; и вселял неимоверный страх видевшим сию громаду времен царствования Елизаветы. Вот в какое жилище мы были помещены. Надобно сказать, что приглашение сие со стороны смолянок не иначе можно заключить, как желание обратить на себя милость и благорасположение покровительницы сего заведения, гораздо менее обращаемое на оное внимание, (чем на – Н.П.) воспитанниц Екатерининского института. Но все сии покушения оставались тщетными. Наша чадолюбивая мать никак не ровняла их с нами, мы были более любимы и во всём пред ними брали преимущество, за что и вселили в них жесточайшую к себе ненависть, час от часу более и более усилившуюся. Ах! с каким нетерпением желали мы оставить сиё место ужаса и возвратиться скорей в наше тихое обиталище, на весёлую Фонтанку. Колкие их насмешки, подбрасываемые ими, в оскорбление нам, письма в сильное приводило нас огорчение, так что мы, вышедши из терпения, должны были довести обиды их до сведения императрицы. И вот как решила сия великодушная государыня.

Незадолго до оставления пребывания нашего в Смольном монастыре, так как Институт наш приходил уже к окончанию поправки. Не излишне объяснить, что нам ежедневно позволялось заниматься разными играми в Саду; иногда даже в присутствии нашей Покровительницы и некоторых членов Августейшей фамилии; где встречались девицы и Смольного монастыря. В один из торжественнейших дней тезоименитства императора Александра милость их простёрлась свыше, мы удостоились иметь прогулку в Таврическом Саде, вообще, с нашими дотоле непримиримыми врагами; где готовилось нам зрелище, ничем не выразимое: угощение самой Государыни. Столы, расставленные во множестве с разными сахарными закусками, не столь прельщали взоры наши, как видеть посреди нас обожаемую нами мать! так благосклонно приветствующую своих питомиц; которая, желая видеть согласие двух ссорившихся заведений, под милостивым её надзором приказала институткам с девицами Смольного монастыря съединить руки, каждая попарно, чем и заставили их почувствовать всю несправедливость свою против нас и с радостью прекратить вражду, без всякой причины имеющую.

Мы первые, будучи обязаны столь милостивым вниманием общей нашей матери и движимые благодарностью к ней, с сладостным чувством искренности кинулись обнимать друг друга, с взаимным уверением нелицемерного союза, дружбы и любви. В таковом излиянии восторга возвратились и домой. С сих пор, не имея духа к укорению друг друга, обходились уже по-приятельски, и расставание наше не иначе происходило, как в самой трогательной просьбе предать всю ссору забвению и навсегда питать чувства мира и согласия. Накануне последнего дня нашего тут пребывания, дан был для нас прощальный бал. Великолепное зало вмещало в себе одних лишь членов Императорской фамилии, классных дам и девиц обоих заведений, прочие же особы, почти всё знатнейшее петербургское общество, находились за балясами оной огромнейшей залы и смотрели с живейшим удовольствием на разные танцы воспитанниц Августейшей попечительницы оных...

Другой же день был неизгладимым днём в нашей памяти. По окончании Божественной Литургии, где, принеся усердное благодарение Богу, мы, распростившись с девицами Смольного монастыря и начальницами оного, сели, каждая по шести девиц, в придворные кареты, присланные нам императрицей числом до пятидесяти, и с неизъяснимым удовольствием отправились в наше прежнее жилище, более полугода не обитаемое. Кареты, простирающиеся в несколько изворотов улиц, привлекли многочисленное стечение любопытствующих, сопровождая нас, почти не отставая, вплоть до Института. Там-то ожидало нас зрелище, умилительное взорам нашим, трогающее каждую из нас до глубины сердца! Великодушный Монарх, Августейшая супруга его и матерь, с образом Спасителя встретив нас у подъезда крыльца и благословив вступление наше опять в мирное жилище, предшествовали прямо в церковь; за коими мы, с благоговением вступив в священный храм, поверглись на колени; где новая благодать озарила нас восхитительной картиной! Всё царственное семейство, не исключая и драгоценных отроков, находящихся уже там, вообще, вместе с нами молились Творцу, воздавая благодарение! По окончании молебствия священник, со всеми причетами духовенства, со крестом и святою водою, предшествовали во внутренние покои, за коими последовали мы в назначенном порядке попарно, где там, окропив все стены обновлённого вновь жилища, приносили всем поздравление, и, благословивши нас, юных девиц, с пожеланием преуспения в науках, возвратились назад.

Весь день сей проведён нами был в торжестве посреди чадолюбивой матери нашей и Августейшей всей фамилии, разделявши с нами и обед, щедротами великодушной покровительницы нашей изготовленный в сей незабвенный день в наилучшем виде. Не нужно объяснять, что вновь поправленное здание преобразилось в великолепнейшее. Наиболее украшалась зала своим изяществом во вкусе и огромностию, которой мало подобной, да и все прочие комнаты, как то: классы и дортуары, приняли совсем другой образ. Так мы опять водворились в нашем мирном обиталище. Я, проводя время довольно приятно, посреди любезных подруг, нечувствительно забывала своё одиночество, полагая, как и прочие, пробыть тут шестилетние предположенные года, но сверх чаяния моего, мне едва исполнилось три, как я была извещена о возвращении моем домой по просьбе родителей моих».

Замужество. Жизнь в Мелекессе

Полный курс обучения в Екатерининском институте Анне Стрелковой окончить не удалось – через три года мама забрала её из Санкт-Петербурга, а ещё через восемь лет Анна стала женой Николая Стрелкова, директора Мелекесского казённого винокуренного завода.

Впервые Анна приехала в Мелекесс из Казани в январе 1816 года – вскоре после венчания и пышного свадебного пира. Ей было неполных 20 лет. Молодая чета ехала по широкому тракту со стороны села Русский Мелекесс к Среднему пруду, где размещались постройки Главного завода (впоследствии участок дороги, проходивший здесь, получил название Старо-Заводская улица, ныне – Куйбышева).

Её воспоминания о жизни заводского поселения, ставшего впоследствии посадом, а затем городом Мелекессом, для нас бесценны. И хотя эти сведения скупы и разбросаны по сотням страниц её мемуаров, они высвечивают незнакомую для нас картину мелекесской жизни двухвековой давности. Стрелкова даёт описание Мелекесского завода – одной из крупнейших казённых винокурен Российской империи, бесперебойно снабжавшей царскую казну деньгами от продажи хлебного вина (спирта), рассказывает историю жизни его директора Н. Стрелкова. На сегодняшний день мемуары – единственный документальный источник о нём.

В 1767 году согласно специальному указу Екатерины II было решено завести в империи казённые винокуренные заводы с общим производством в 400 тыс. вёдер в год. В том же году из четырёх частных купеческих заводов на реке Мелекесске был образован Казённый винокуренный завод. Казённый завод, действовавшийдо 1847 года, являлся крупнейшим в Заволжье по территории и объёму производства. Он поставлял продукцию на нужды Оренбургского войска, а также в Москву, Петербург, в Олонецкую, Астраханскую и другие пограничные губернии России, для чего при заводе имелась транспортная служба.

Завод представлял собой довольно сложное по технологии производство, оснащённое, в том числе, и английским оборудованием. За время своего существования завод неоднократно перестраивался, его мощности увеличивались: к 40-м годам XIX века «план» был поднят до 800 тыс. вёдер! Благодаря мемуарам мы теперь знаем, что большую часть этого периода (с 1815 по 1831 гг.) заводом управлял Николай Стрелков.

Известно, что во время войны с Наполеоном он участвовал в составе Казанского ополчения в Заграничном походе русской армии. По окончании войны получил чин подполковника, орден Святой Анны (на шею) и был назначен инспектором на Симбирские казённые винокуренные заводы.

Помогло «фронтовое братство» – знакомство с сыном влиятельного вельможи – министра финансов, в чьём подчинении была Канцелярия заводов, – с графом Александром Гурьевым. В честь Гурьева Стрелков назвал своего сына. Детей у Стрелковых было пятеро, но до совершеннолетия дожили только двое: Александр и Варвара, впоследствии княгиня Долгорукова.

Время не сохранило живописного портрета нашего героя, но оставило портрет словесный, в котором есть ссылка на внешнюю привлекательность – вицмундир и золотые эполеты, а также на его душевные и нравственные качества как «благодетельного друга», заботливого мужа, честного человека и чуткого руководителя. Его супруга Анна отмечает, что после продолжительной командировки в С.-Петербург, они «были встречены с нелестной радостью всеми чиновниками, преданными от души своему начальнику, который, истинно, в столь короткое время его службы заслужил добротой своей нелицемерную от всех любовь и привязанность. Один из казначеев, младший по должности, князь Б…ской, был из наилучших наших собеседников, он служил при муже моём ещё в ополчении и был самый короткий его приятель, посему (муж – Н.П.) и сблизил его с собой, доставив место тут ему, по рекомендации. Мне лестно было такое расположение чиновников к мужу моему, и сиё самое поощряло моё самолюбие, заставляя забывать скуку в таком маленьком местечке, лишённом общественных удовольствий».

«Завод, куда мы ехали, не более находился 200-т вёрст от Казани, но несносная дорога, весьма утомительная от стужи и переносов, тоска, меня удручающая по разлуке с любезною мне матерью, – всё сие представляло как бы некое отдалённое пространство (в) несколько тысяч верст. И в сём грустном расположении я прибыла, наконец, в новое своё обиталище. Не могу достаточно описать того неизъяснимого уныния, которому предалась я при въезде в сей вертеп мрака и ужаса. То было уже поздно вечером: глазам моим представилось огненное пламя, объемлющее всё пространство наиогромнейшего строения (это было здание новой большой винницы, построенной в 1812 г. вместо 4-х старых возле южной оконечности Среднего, ныне Маркова, пруда – Н.П.); сначала необъятный трепет пробежал по жилам моим; мне казалось, что ужаснейший пожар предстоит перед нами и поглощает несчастное жилище. Испуг мой не укрылся от проницательного взора мужа моего, который с ласкою объяснил мне внезапную тревогу пустого моего смятения и что виденное пламя было ничто иное, как Винокуренный завод, вмещающий в себя большое количество печей, где от беспрерывной топки издавался вечером всегда такой пламенный свет, пугающий многих проезжающих. Сей ужасный Тартар находился в близком расстоянии, немного наискось того дома, где я должна была основать житьё своё на неопределённое время. Он был до крайности ветх, дурной архитектуры и самого мрачного вида (документы 70-х годов XVIII века(!) сохранили его описание: «Дом директорский, сосновый… в нём покоев девять, четыре печи, окошек осьмнадцать» – Н.П.), что при унылой душе моей ещё более придавало мне грусти.

Вступление в новую мою обязанность я считаю излишним трудом (описывать, боясь – Н.П.) наскучить моим читателям, а могу только сказать, что муж мой, ко мне добрый и внимательный, всеми средствами старался развлекать меня и употреблял различные способы доставлять мне удовольствие и истреблять мрачные мысли мои, всегда относящиеся к одной цели (связанной с – Н.П.) удалением от бесценной матери, толико мне любезной. Он познакомил меня со здешним обществом, состоящим из четверых служащих чиновников, большею частью семейных, а именно: смотрителя, двух казначеев, бухгалтера, выключая инспектора, то есть мужа моего, который был над ними начальствующий и составлял уже пятое лицо. В таком мало обширном обществе, (в) котором все были приветливы и ласковы, не доставало одного образования из дам, выключая одной смотрительши, столичной жительницы, с которой я, наиболее сдружившись, с приятностью разделяла с ней время. Мало-помалу я начинала привыкать и быть веселее; муж мой услаждал мою скуку, доставляя мне развлечение разными прогулками и приглашением гостей из губернского города Симбирска, находящегося от завода расстоянием не более 80 верст, что случалось нередко. По истечении месяца моего тут пребывания, он повёз меня в деревню родителей его, рекомендовать свёкру и свекрови, где я имела удовольствие найти почтенное семейство в преклонных почти летах. С чувством родственного расположения принята я была ими…как истинная дочь, (потому – Н.П.) что я и сама старалась заслужить всеми силами приязнь их, своим к ним уважением и покорностью дочерней. Мы видались с ними часто, разъезжая друг к другу по недалёкости расстояния, не с большим 120-ти вёрст от нашего жилища».

Позже в связи с техническим переоснащением, завод перестал «гореть» и пугать своим пламенем проезжавших мимо путешественников. Вместе с тем, год перевода завода на паровую тягу стал и последним годом директорства Стрелкова: в 1831 г. он уходит со службы по состоянию здоровья и какое-то время живёт с семьей в Самаре.

Материал подготовила Надежда Прохорова