Послевоенное Запорожье, разбитое и холодное. Отец пришёл с фронта в 1946 году и устроился на коксохимический завод. Но вскоре нас постигла страшная беда – голод, принёсший новые страдания. Родители, чтобы спасти детей, решились на отчаянный поступок – искать спасения в других регионах Украины. Ранее администрацией завода был закуплен картофель в западных областях, поэтому отец и выбрал этот маршрут, не ведая об опасности, которая поджидала нас на пути.

Западная Украина далека была от мысли войти в состав Союза ССР, поэтому добровольно-принудительное присоединение породило такого монстра, как бендеровщина. В огонь борьбы оказались втянуты ни в чём не повинные люди, в том числе и наша семья.

В 1947-м году нам, жителям Восточной Украины, ничего не было известно о бендеровщине, и мои родители решили искать спасения в западных областях.

В феврале того года мы добрались до станции Голобы Волынской области. На это ушёл целый месяц. Дальше ехать мы не могли: вещей для обмена уже не было. Станция в Голобах была разрушена от бомбёжки. Стояли сильные, до сорока градусов морозы, а мы приехали вечером. Ночевать негде. Население напугано постоянными бендеровскими расправами. Все боятся друг друга, не говоря уже о беженцах. Одна женщина подсказала маме (позже мы поняли, что не без злого умысла), в какой дом постучаться. Хозяйка дома согласилась приютить в сенях только детей. Мне в это время было шесть лет, а сестрёнке Валечке не было и трёх. В сенях было довольно прохладно, и всё же мы были защищены от мороза, а нашим родителям, чтобы не замёрзнуть, пришлось всю ночь бегать вокруг разбитой станции. Хозяин дома, где мы ночевали, оказался главарём бендеровцев, а днём выступал в роли председателя колхоза. Ночью он со своим отрядом расправлялся с теми, кто был на стороне Советской власти, при этом он не щадил даже малолетних детей.

На всю жизнь я запомнила эту жуткую ночь в Голобах. Невозможно было заснуть от криков и стонов, доносящихся с улицы. Постепенно усиливаясь, крики перешли в жуткий нечеловеческий вопль. Сердце, казалось, не выдержит и разорвётся от страха.

Послышалась стрельба. Она всё ближе и ближе, и вот уже совсем рядом. Снова отчаянные крики и выстрелы: один, другой... Закрываю уши, но слышу ещё острее, как после каждого выстрела что-то тяжёлое падает.

Господи! Когда же всё это кончится? Как же мне жутко!

К утру всё затихло, и я ненадолго заснула. Когда открыла глаза, мама очищала нас от соломы и плакала. Лицо её выражало отчаяние.

От папы я узнала о разыгравшейся ночью трагедии. Полураздетых людей выталкивали из домов на лютый мороз. Они сопротивлялись, их били прикладами по головам и гнали к виселице. Выстроили в ряд. Главарь ходил перед ними со списком, зачитывал фамилии и выносил смертный приговор. Люди плакали, кричали, просили о пощаде. Бендеровцы хватали несчастных людей и убивали на месте.

Других подтаскивали к виселице и накидывали им на шеи петли.

Папа рассказывал: «У меня шевелились волосы на голове. Даже на фронте я не испытывал такого ужаса. Люди лежали в лужах крови. Тех, кто подавал признаки жизни, тут же добивали. Метрах в пятидесяти от виселицы стоял длинный стол, за которым сидели бандиты. Главарь держал в руках список, в котором что-то вычёркивал. Тут он поднял голову и увидел нас. Мать едва держалась на ногах. Подошёл с наглой улыбкой, довольный произведённым на нас впечатлением, показал на виселицу: «Ну, как, нравится? Так вот, знайте: мы тут хозяева. И нам никакие коммунисты и колхозы не нужны. Видите, как мы быстро расправляемся с предателями! Если не хотите составить им компанию, убирайтесь немедленно!»

На станции в это время стоял воинский эшелон. Отец отправил нас с сестрой к военным – просить денег на дальнейшую дорогу. С большим трудом нам удалось наскрести сумму, которая позволила добраться до Луцка.

Здесь нам пришлось месяц жить на вокзале. Папа никак не мог найти работу. Вспоминаю его, худого, измождённого...

Мы голодаем. Папа с виноватым видом подходит ко мне и говорит:

– Доченька, пойдём в деревню. Сегодня большой православный праздник Пасха. Может, нам помогут, дадут хлеба, ведь мир не без добрых людей. Смотри: у сестрички губки уже потемнели. Она ещё маленькая. Долго без еды не проживёт.

Конечно, мне очень жалко сестричку, я уже знаю, как умирают дети от голода. А вот что это за праздник Пасха, мне неизвестно. Слова отца кажутся мне странными.

– Но я ведь там никого не знаю. Как же незнакомые люди могут дать хлебушка?

Мне ещё ни разу не приходилось просить милостыню.

– Нет, доченька. Сейчас как раз такой праздник, когда все должны делиться друг с другом, знакомые и незнакомые. В этом нет ничего унизительного, – ответил отец.

Я вспомнила, как мама ходила на какое-то голосование и принесла оттуда булочку, и предложила отцу:

– Лучше вы с мамой идите голосить. Только станьте впереди и кричите погромче, тогда и тебе, и маме дадут по булочке, и нам на всех хватит. И не нужно будет никого просить.

На грустном, худеньком лице мамы мелькнуло подобие улыбки.

– Нет, Нэличка! Голосование так часто не проводят. Сейчас там уже никто ничего нам не даст. Послушайся лучше папу, не бойся. В деревне люди добрые, тебя не обидят.

Этот день мне запомнился на всю жизнь. Шли мы долго и пришли в какую-то деревню. Остановились у большого красивого дома с резными окнами. Папа встал передо мной на корточках:

– Иди, доченька, попроси хлебушка, тебе дадут, ведь сегодня такой большой праздник!

Вот когда я осознала свою задачу.

Сколько чувств будоражило мою детскую душу! Такого унижения мне не приходилось ещё переносить. Страх, стыд, боль разрывали моё сердце и не давали сдвинуться с места. Какое-то время папа терпеливо уговаривал меня, но вдруг резко поднялся с корточек, взял меня за руку и сказал:

– Ладно, пойдём! Значит, будем умирать все вместе, как дети у твоей крёстной. Больше ничего не остаётся.

Какой у него странный, срывающийся голос! И слёзы катятся по его лицу. Вмиг проходят все страхи. Меня пронизывает острая жалость к отцу. Я выдёргиваю руку и стрелой несусь к дому. Стучусь. Сердце вот-вот выскочит из моей груди.

Дверь открылась. На пороге стояла женщина и ласково мне улыбалась. Наверное, она видела нас через окно, поэтому так быстро открыла дверь. Я смотрела на неё с мольбой и отчаянием, но от страха не могла произнести ни слова.

Женщина сразу поняла, чего хочет этот обездоленный, голодный ребёнок, и повела меня в дом. С чем можно сравнить детскую радость, когда я с караваем душистого жёлто-белого хлеба бежала к отцу! Такого красивого хлеба я ещё не видела в своей жизни!

Я спросила у папы, что за чудо мне дали.

– Это пасха, – сказал он, – но её кушать нельзя, можно умереть. Давай, я положу её в торбу, а потом мы придумаем, что с ней делать.

Я шла и всю дорогу думала: «Как же так? Такая прекрасная душистая пасха, с таким восхитительным ароматом, от которого просто текут слюнки, и вдруг от неё можно умереть!» Мне тогда и в голову не приходило, что отец решил поделить её со всеми на тот случай, если нам больше никто ничего не даст. Для меня, голодного ребёнка, эта пасха (на Западной Украине она соответствует русскому куличу) была как Господнее благословение в праздничный день. Её божественный аромат я запомнила на всю жизнь. Конечно, и вкус её был великолепен.

С тех пор прошло уже более полувека. Время достаточное, чтобы понять, зачем нам были даны эти испытания.

Пути Господни неисповедимы, и Он вёл меня, укрепляя и закаляя мой дух и веру. Часто вспоминаю ту женщину, мысленно благодарю её. Через чудесную пасху она как бы одарила меня любовью, приглашая к святому причастию, напоминая, что Господь с нами и любит нас такой всеобъемлющей любовью, которая только Ему под силу.

Нинель Добрянская