1940 год. Сталинград. Летний изнуряющий зной. Я впервые один на улице. Навстречу мне не спеша идёт лохматый, разомлевший от жары кот. Моё внимание привлекает ласточка, летящая на небольшой высоте, занятая, видимо, ловлей крылатых насекомых. В одно мгновение кот, не готовясь, прыгает вертикально вверх и на лету хватает несчастную птицу. Меня поражают реакция этого, казалось бы, безразличного ко всему кота и невероятно точный расчёт прыжка. А трагедия гибели прекрасной птицы? Она на всю жизнь запала в мою память...

Появился я на свет в семье военнослужащих. Жили мы в небольшой угловой комнате на верхнем этаже многоэтажного дома. Мама не работала. Военная служба отца проходила в лётном училище, оно располагалось недалеко от нашего дома, но отца я почти не видел – он всегда был на работе.

Незадолго до эвакуации папа принёс мне игрушечный грузовик ЗИС-5, который имел в комплекте скамейку, и папа однажды прокатил меня на нём, как на тележке. Печально, что грузовик пришлось оставить посреди комнаты, когда мы с мамой спешно эвакуировались.

Это было позже, а пока мы жили безоблачно и собрались в гости к родителям папы и мамы в Ишеевку Ульяновской области. Помню волнение от ожидания новых впечатлений, посадку на пароход. Каюта. Лестница.

Блестящие лакированные перила. Я иду в слабо освещённый проход вдоль застеклённого машинного отделения и останавливаюсь, заворожённый увиденным: внизу вращаются, раскачиваясь и двигаясь взад-вперёд, части большого механизма, от которого исходит ощущение силы и мощи всего парохода.

И позже, уже став взрослым, когда случалось плыть на пароходе, я обязательно спускался к машинному отделению, чтобы вспомнить то первое сильное впечатление и вновь испытать радость. Жаль, что ушли в небытие пароходы, а вместе с ними – их неповторимая аура.

Мамины родители в Ишеевке жили в одноэтажном доме на две семьи. В нашей половине были кухня с русской печью и голландкой, зал, спальни, просторные сени с чуланом. Возле дома – большой двор с сараем для кур и палисадник у фасада.

Осматривая новые владения, я впервые увидел разгуливающую серую утку, которую мне тут же захотелось взять в руки и не расставаться с ней. Я поймал её и в восторге прибежал домой, прижимая к груди тёплое пушистое создание. Однако вскоре пришёл сердитый сосед и забрал утку, а мама объяснила, что птица не наша, что ловить уток нельзя: пусть гуляет и щиплет травку.

Погостив у дедушки и бабушки, мы вернулись в Сталинград, где все говорили о начавшейся войне. За городом велись спешные работы по возведению заградительных сооружений, женщин-домохозяек стали привлекать для рытья противотанковых рвов.

В подвале нашего дома приводили в порядок бомбоубежище. Мне и маме выдали противогазы. Вскоре начались воздушные тревоги. Спросонья очень страшно: среди ночи, в темноте слышен громкий топот бегущих в бомбоубежище людей.

Через некоторое время я узнал от мамы, что нам предстоит отъезд в Ишеевку, а папа останется в своей части. И вот мы снова в пути, на барже, которую тянет буксир. Я спокоен, потому что еду «к дедушке с бабушкой».

Из трюма, где были в основном женщины с детьми, я норовлю убежать наверх, где стоит настоящая пушка. Кручу какие-то рукоятки, пытаясь привести пушку в движение.

Путешествие по Волге закончилось – мы прибыли в Ульяновск и пешком, просёлочной дорогой добрались до Ишеевки. С бабушкой и дедушкой я уже был знаком и воспринимал их как близких людей. Мы стали одной семьёй, благо, места для проживания вполне хватало. Дедушка Крайнов Яков Иванович работал на фабрике, которая производила шинельное сукно. Бабушка, Евдокия Ивановна, числилась там же надомницей. Ей с фабрики привозили некондиционные куски сукна, из которого она ловко кроила заготовки рукавиц, а потом на ножной швейной машинке быстро их сшивала.

Шла война. Мы с нетерпением ждали вестей от папы, ведь расстались с ним ещё в Сталинграде. Где он? Что с ним? Наконец, стало известно, что он эвакуирован вместе с частью в Кустанай, и мама решила ехать со мной к нему, чтобы встретиться до отправки на фронт.

Дорога запомнилась столпотворением в Челябинске, где нам предстояла пересадка в другой поезд. Вокзал был переполнен беженцами из западных районов страны. Когда объявили посадку на наш поезд, к нему ринулась огромная толпа людей. Со стороны посадки наш состав был закрыт товарным поездом, и вскоре небольшое пространство между двумя поездами заполнилось вещами, тюками, подушками, которые люди пытались втащить в вагоны. Мы оказались прижаты к товарному составу, который, неожиданно для нас, вдруг начал движение. В этот момент мама выронила узел: он упал под двигающиеся колёса. Однако мама не растерялась, быстро шмыгнула под вагон и успела схватить узел.

Кустанай. Странно, но нашей встречи с отцом я не помню. Зато на всю жизнь запомнился увиденный в ту пору страшный сон: ужасная железнодорожная катастрофа, в которой сорвавшиеся с рельсов вагоны утюжат людей.

Наступила зима, мы почему-то поменяли квартиру и поселились в небольшом деревянном доме. Там проживала одна хозяйка. Днём она работала, а по вечерам сидела в зале за большим столом и вязала платок из пуховой пряжи. Как-то раз, когда я наблюдал за её работой, она поведала мне о том, что работает на элеваторе, что зимой нередко случаются жестокие морозы и воробьишки замерзают на лету, а она подбирает такого беднягу и прячет его в рукавицу. В тепле он оживает, и она выпускает его на волю.

И вот мы с мамой в общем вагоне поезда, ждём отца, который должен прийти с нами проститься. Появляется отец. Он суров и серьёзен. Я не запомнил ни единого его слова, а может быть, и не было никаких слов...

***

Мы вернулись в Ульяновск, когда в воздухе уже витала весна. Мама поступила на фабрику в ткацкий цех, а я оказался предоставлен сам себе. На задах бабушкиного дома начиналась пойма реки Свияга, а за ней простирались пойменные луга. Наша небольшая улица упиралась в забор фабрики, на которой работало всё взрослое население рабочего посёлка.

Во время войны фабрика напряжённо работала. Её продукция – шинельное сукно – нужна была фронту. В качестве топлива использовали торф из Брёхова болота, а Свияга через турбину крутила станки.

Жилой посёлок располагался недалеко от самой фабрики в лесопарковой зоне с огромными липами. На фоне рабочих домов выделялся дом, ранее принадлежавший владельцу фабрики купцу Арацкову. Я ещё застал три огромные пышные ели у здания клуба, поражавшие воображение.

В посёлке были клуб, средняя школа, больница, баня, магазины, столовая. Деревянная плотина, хотя и сооружена была ещё в XVIII веке, прослужила до середины XX века. Она выдерживала ежегодный весенний паводок и ледоход. Почти всё население рабочего посёлка традиционно ходило смотреть на это величественное пробуждение природы, когда на плотину угрожающе надвигались огромные льдины.

Выше плотины образовалась полноводная река со множеством живописных пойменных озёр. Помню, однажды я оказался с дедушкой (по моему отцу) в его небольшой лодке.

Он меня в первый раз взял с собой на рыбалку. Уже под вечер мы подплыли к месту привязи лодки и вышли на берег. Перед нами раскинулась розовая, в лучах солнечного заката широкая водная гладь, по всей ширине которой вспыхивали яркие огоньки. Я спросил дедушку: «Что это?» Он объяснил, что это маленькие рыбёшки охотятся за мошками в лучах заката. Такой волшебной красоты мне больше не доводилось видеть.

Кстати, артезианской скважины в посёлке не было (она появилась в 70-е годы), и жители носили воду из Свияги, использовали её для питья даже в сыром виде.

Итак, мы жили с мамиными родителями – бабушкой и дедушкой Крайновыми. Бабушка была моложе деда на восемь лет, красивая и дородная женщина. Сначала она работала на участке по переработке шерстяных отходов в шерсть, которая снова шла в прядильное производство. Как-то бабушка рассказала мне, что однажды во время работы, находясь у аппарата, где происходил процесс разделения шерстяных тканей на волокна, её лёгкое платьице захватил вращающийся с большой скоростью шкив, и уже через мгновение она стояла совершенно голая: платье унеслось ремённой передачей на верхний шкив. Опомнившись от шока, она обнаружила, что живот кровоточит от глубоких ссадин. От гибели её спасло то, что платье было очень ветхим и, как только его захватил ремень, оно сразу же лопнуло.

...Был по-летнему тёплый вечер. Дедушка, бабушка и мама должны были скоро вернуться с поля, где сажали картофель. Стемнело. Я с сестрой забрался на печку. Электричество в доме появлялось очень редко, и мы сидели в темноте. Наконец, взрослые вернулись. Дедушка отправился на конный двор, чтобы поставить лошадь в фабричную конюшню и накормить её, а бабушка и мама пошли на кухню зажигать мигушку. Вот уже там появился слабый свет, как вдруг что-то взорвалось, вспыхнул огонь, раздался шум. Мама с криком бросилась на улицу, бабушка – за ней.

Я спрыгнул с печки: на кухне дымились занавески, но пожара не было. Я выскочил на крыльцо, где стонала мама. В густых сумерках я разглядел, что на голове у неё нет волос. Лицо, шея, уши, грудь получили страшные ожоги. Маму отправили на повозке в больницу. Выяснилось, что в мигушке было мало лигроина. Мама подняла фитиль повыше, чтобы бабушке удобнее было лить лигроин из бутыли. От пламени фитилька вспыхнула вся бутыль, и пламя обрушилось на маму. С утра пораньше мы с бабушкой были уже в больнице. Мама лежала на койке в коридоре и тихо стонала. Её грудь, шея, голова представляли сплошную мокнущую рану.

Моя единственная, неповторимая мама. Сколько ей всего пришлось пережить...

Однажды в детстве я обратил внимание на глубокий шрам у неё в правом подреберье. Мама рассказала, что в возрасте трёх лет у неё случилось крупозное воспаление лёгких. Поднялась высокая температура, дыхание прерывалось. Дедушка Яков Иванович запряг в сани лошадь, укутал дочку в тёплый тулуп и отправился в Симбирск в Александровскую больницу.

Врач поставил диагноз: правосторонний гнойный плеврит. Тут же провели срочную операцию: установили дренажную трубку, чтобы вывести образовавшуюся в лёгких жидкость. Потом больную с трубкой тщательно забинтовали, опять тепло укутали, и дедушка отправился в обратный путь. Вскоре девочка пошла на поправку. Меня удивил профессионализм врачей той поры, ведь это произошло до революции 1917 года!

Мама была красивая, открытая, добрая. Я не помню, чтобы она хоть раз за что-то поругала меня или наказала. А ещё она обладала артистическим талантом. В клубе иногда устраивались спектакли по классическим произведениям. Мне довелось побывать на спектакле по пьесе «Не всё коту масленица». Клуб был переполнен зрителями. В главной роли – моя мама.

Как и у большинства моих сверстников, был в моей жизни пионерский лагерь. Там отдыхали дети рабочих и служащих суконных фабрик. Лагерь находился в лесу, в нескольких километрах от Тагая.

Утром у фабричной проходной нас ждал фабричный грузовик ЗИС-5 с соломенной подстилкой в кузове. К девяти часам все дети, по списку, сидели в кузове в ожидании отъезда. Грузовик рукояткой заводил помощник, а сам шофёр помогал в кабине. Ехали долго по грунтовой дороге, с остановками для отдыха. Пионерский лагерь представлял собой несколько длинных деревянных корпусов, расположенных по сторонам квадратной площади с флагштоком в центре.

Мне всегда хотелось домой, думалось о маме и бабушке, и однажды я решил приготовить им гостинцев. Я начал собирать лесные орехи и складывал их в свой вещмешок. Так у меня появился смысл пребывания в пионерлагере. К концу смены вещмешок был полным. Он содержал килограмма два орехов, карамельные подушечки, тщательно завязанные в чистый носовой платок, сапожный нож, сделанный из липы свисток и прочие мелочи.

Последний день пребывания в лагере заканчивался торжественной линейкой и прощальным костром. Перед линейкой я ощутил тревогу за свои «сокровища» и решил взять вещмешок с собой на линейку. Прозвучала команда «смирно». Все замерли. Вдоль строя, осматривая стоящих, пошёл пионервожатый. Увидев у меня в руке вещмешок, спросил что это. Я объяснил, что это – гостинцы для дома.

Тогда он взял у меня вещмешок и направился через площадь к командиру отряда. Все ждали решения. Через несколько секунд пионервожатый, получив распоряжение командира отряда, направился с моим вещмешком через площадь к расположенному в глубине лагеря общественному туалету; быстро возвратился, молча вручил мне пустой вещмешок, и торжественная церемония продолжилась.

Я впал в состояние шока. Смотрел на бушевавшее пламя прощального костра и концерт самодеятельности через слёзы, застилавшие глаза. Я впервые получил от жизни неожиданный удар. Боль от той жестокой обиды осталась в моей душе на всю жизнь.

Чтобы выжить в тяжёлый военный период, дедушка по совету знакомого старичка занялся изготовлением махорки. Около дома, напротив нашей половины, был палисадник, и там дедушка посеял небольшую гряду рассады. Табак поднялся мощными тёмно-зелёными стеблями и зацвёл жёлтыми цветами. Мы с сестрой обязаны были поливать растения и обрывать цветочные корзинки.

Наступила пора уборки. Вызревшие растения срубались под корень и отправлялись на чердак. По вечерам дедушка готовил из подвяленных растений махорку, и бабушка продавала её стаканами. Махорка получалась хорошего качества и пользовалась спросом.

Здоровье дедушки слабело, он уже не мог трудиться на фабрике. Однажды он привёл домой тёлочку. Она была тигровой масти: коричневая, с тёмными полосами. Нам выделили на торфяном болоте участок сенокоса, дедушка скосил траву, и мы с сестрой помогали переворачивать валки, а потом собирали их в копны.

Летом по утрам дедушка провожал Румянку в стадо, а вечером она сама приходила домой. Бабушка встречала её с ведром, куда добавляла пищевые отходы и отруби.

Дед приобрёл двухколёсную тележечку и осенью, когда тёлочка ок репла, мы стали запрягать её, чтобыездить в лес за дровами. Она спокойно вела себя в упряжке и позволяла собой управлять.

В середине зимы Румянка отелилась и принесла бычка. В доме появилось молоко. До этого мы молока практически не видели, а теперь пили досыта. А какой вкусный сыр бабушка готовила из молозьего молока! Жизнь наладилась и казалась теперь безоблачной. Но как-то осенью дедушка пришёл в подавленном состоянии и сообщил, что Румянки больше нет: она заболела, и ветеринар увёл её на усыпление.

Единственный праздник, который был у меня в детстве, – это Новый год. Я его сам себе устраивал: добывал еловую ветку и украшал её самодельными игрушками и ватой. Но однажды мама принесла мне пригласительный билет от фабкома на новогоднюю ёлку, которая устраивалась в клубе. Для меня это было большое событие. Пригласительный билет стал заветным пропуском на счастливый праздник. Я сделал для билета корочки и носил его несколько дней во внутреннем кармане пальто.

Наступил долгожданный день. Я увидел настоящую, празднично убранную ёлку со звездой у потолка, с разноцветными игрушками. Был хоровод вокруг ёлки, были Дед Мороз и Снегурочка, которые раздавали по предъявленным билетам настоящие подарки.

***

Война закончилась. Стали возвращаться после демобилизации неженатые мужики. У моей мамы тоже появился жених. Мне мамина связь была не по душе, и я сказал ей, что у меня отец один, которого я никогда не забуду. Я верил, что мой отец жив и скоро вернётся, и не знал, что мама давно получила на него похоронку. Она ничего мне не сказала, чтобы не травмировать детскую душу.

В 1970-х годах через Подольский архив я нашёл братскую могилу на Псковщине, где остался лежать отец. По рассказам местных жителей о тех боях, узнал, что немцы были хорошо укреплены, а советским войскам был дан приказ выдавить их с позиций любым путём. Взвод штрафников, которым командовал отец, полностью погиб.

От мамы я знал, что мой папа до войны не пил, не курил, не ругался матом. Таким он и остался в моей памяти как пример настоящей свободы, которая даётся человеку природой. Люди зачастую сами лишают себя этой свободы, становясь зависимыми от вредных привычек. В раннем детстве и во время войны я не видел в Ишеевке пьяных. Они появились позже, когда фронтовики вернулись домой, опьянённые радостью победы.

Я прожил интересную и трудную жизнь, сохранив в памяти мельчайшие подробности жизни в Ишеевке. Жаль только, нет уже старой Волги, которая кормила нас рыбой, нет той чистой Свияги, пойменных лугов и дорогих моему сердцу людей.