Я долгое время не решался написать Я долгое время не решался написать о своих встречах с Аркадием о своих встречах с Аркадием Александровичем Пластовым, Александровичем Пластовым, потому что о великих нужно говорить потому что о великих нужно говорить высоким слогом, с известной долей высоким слогом, с известной долей пиетета. Я же познакомился с пиетета. Я же познакомился с художником в простой, обыкновенной художником в простой, обыкновенной обстановке, разговоры наши были обстановке, разговоры наши были вполне прозаические.

В феврале 1964 года я был избран председателем колхоза «Ульяновец» Майнского района. В колхоз входили сёла Сущёвка и Малое Жеребятниково, деревня Безымянка, посёлок Ново-Троицкий, хуторок Орлы.

После посевных работ (конец апреля – начало мая) колхоз развернул большую программу строительных работ. Планировали обеспечить водоснабжением Сущёвку и Жеребятниково, включая клуб, ферму крупного рогатого скота и конюшню. Кроме того, планировалось построить контору в Сущёвке, склады и зерновой ток. Всего набралось семь объектов, которые намечалось сдать в эксплуатацию осенью. Для этого пошли на генподряд и хозспособ, то есть решили использовать «шабашников» из Красного Бора и Берёзовки. Отдыхать было некогда, и я, как говорится, «в шапке спал».

Жил в посёлке Ново-Троицкий конюх, славнейший человек Степан Сафронович Земчихин. Милейший, приветливый человек, прозванный сельчанами Прислонец. Позже я узнал, что родом он из Прислонихи, потому и приклеилось к нему такое прозвище, а в Ново-Троицкий посёлок пришёл он зятем.

Как-то раз я спросил Степана Сафроновича, знает ли он Пластова.

– Аркадия-то Ляксандрыча-то?

А как же – мой годок! Росли вместе. Приятнейший человек!

– Давайте как-нибудь съездим в Прислониху, и Вы меня с ним познакомите.

– Конечно, конечно…

В суете сует мне всё было некогда. Однако ж в Ульяновск ездить приходилось часто, а дорога шла через Прислониху, как раз мимо дома Пластова и церкви. Я иногда видел Аркадия Александровича у забора на брёвнышках в компании одного-двух собеседников, но подъехать стеснялся. А Степан Сафронович частенько ездил в Прислониху к своей родне и однажды зашёл к художнику, рассказал ему о моём желании познакомиться, заодно рассказал и о стройке в Сущёвке.

И вот в июле или начале августа, смотрю, подъехал к конторе мотоцикл «Урал». Из коляски вылез невысокий мужичок в картузе, в чёрной с белыми пуговицами косоворотке, в хлопчатобумажном пиджачке и направился в контору.

«Неужели Пластов?» – только и успел я подумать, как он уже был в моём кабинете. Поздоровались, я назвал себя, а про него сказал, что узнал его по портретам.

Вышли мы с гостем на улицу, и я показал ему строительные объекты: клуб, склад, ток, конюшню и объект моей гордости – водопровод. Через всю Сущёвку была вырыта траншея, подрядчик «Мелиоводстрой» укладывал пластмассовые трубы. Всюду трудились люди. Мой гость спросил: «А что, и в избы будете вводы делать?» Я ответил: кто хочет – пусть делает сейчас, пока работают специалисты. А без специалистов – не разрешим.

Люди подошли к траншее. Аркадий Александрович начал плеваться – не натурально, а так:

– Тьфу…Тьфу…Тьфу…Что же ты делаешь? Ты же губишь деревню!!!

– Как гублю? Я её благоустраиваю!

– Хм…Хм…И это, извини меня, благоустройство? Да ты знаешь, в чём состоит прелесть русской деревни?

Ответ мог быть многозначительным, но я спросил Пластова, что он имеет ввиду.

– Прелесть русской деревни состоит в том, что рано поутру бабы с вёдрами на коромыслах встречаются у родников, речек, колодцев и друг у дружки узнают новости. Кто кого ночью провожал, и кто до утра играл на гармошке. Теперь этого не будет, и деревня потеряет свой дух, свою русскость!

Я до сих пор помню этот монолог Пластова и восхищаюсь им. Вот что значит русский мужик!

Вернулись в контору, и Пластов поведал мне, зачем же приехал в Сущёвку.

– Мне Степан Сафронович рассказал о тебе и, не скрою, много доброго. Это хорошо, что затеял большую стройку. А у меня тоже стройка. Надумали мы с сыном Николаем построить ему мастерскую. Так вот просьба: помоги материалами.

Аркадию Александровичу нужно было многое: кругляк на сруб, тёс чёрный и красный, кирпич, цемент, шифер, песок, глина. Пошли на пилораму. Вернее, то место, где была пилорама, нужно бы назвать складом древесины и пиломатериалов: всё было завалено хлыстами берёзы, осины, дубнячка, сосны.

И откуда взялись мужики – не знаю. Пластов назвал, чего и сколько ему нужно, ребята стали готовить брёвнышки, пилить тёс. Я послал машину за песком и глиной, погрузили в неё силикатный кирпич. Наконец, две или три машины были загружены. Грузчики – вот они, наши доблестные колхозники-мужики. Зашли в контору – произвести выписку и оплату. Колхоз выписал всё, что просил художник, – не было только шифера.

Бухгалтер спросила меня, по какой цене выписывать, и я пояснил: Пластов – первейший колхозник, и ему надо выписать всё по цене «франко-склад», то есть по себестоимости, как своим колхозникам.

Всё было сделано, мы распрощались. Я попросил Аркадия Александровича не поить мужиков.

– Боже упаси! Ты что! Нет, нет!

Но «доблестные благодетели» вернулись пьянющие-пьянющие, как говорится, вдрызг, а в данном случае, поскольку везли тёс, «в доску».

Позже я упрекнул Аркадия Александровича: зачем мужиков напоил?

– Нет, нет и нет! Я их не поил! Я их угостил домашним красненьким и, Бог свидетель, расплатился деньгами.

Стало понятно: сельмаг был рядом.

Пластов пригласил меня к себе в мастерскую, чем я не замедлил воспользоваться. Под открытым навесом во дворе, наискосок стоял большой надмогильный крест. И на его перекрестиях вырезано: «Пластов Аркадий Александрович». Пониже – дата рождения. Художник пояснил: «Дату смерти дорежут». Этот крест сейчас стоит на его могиле.

В мастерской были хорошо отшлифованные причудливые корни деревьев и кустарников. В этих корешках можно было разглядеть причудливых существ, птиц и животных. На холстах было несколько заготовок – углём, карандашом и красками. Признаться, я испытал потрясение, воображение разыгралось.

Как-то раз, в начале летних каникул, моя жена, учительница, попросила, чтобы я попросил Пластова принять учеников Сущёвской школы и побеседовать с ними. Она собиралась везти учеников на экскурсию в Языково и Прислониху. Я поехал в Ульяновск, выехал на трассу и – вот она, удача! На брёвнышках сидит Аркадий Александрович и беседует с молодой женщиной. Подъехал, поздоровался, присмотрелся: мымрочка какая-то! Краски не пожалела – вся цветная.

Договорился с Аркадием Александровичем о том, что он примет детишек-экскурсантов. Стал прощаться.

Спросил девицу, мол, кто такая.

– Заведующая отделом искусства журнала «Огонёк», кандидат искусствоведения…

«Вот те раз!» – удивился. Простился любезно, пожелав успехов в работе.

Стал пристально следить за выходом журнала, и месяца через полтора-два приобрёл «Огонёк» с репродукциями картин Пластова и очерком о нём. Очерк написан профессионально, мастерски. Чувствуется рука искусствоведа. Были две строчки и «про меня». Я их помню.

«И всё время к нему (Пластову. – Авт.) идёт народ. То зайдёт женщина-соседка по мелкой соседской нужде, то сосед поговорить «про жизнь», то на лихом «уазике» подскочит председатель соседнего колхоза». Вот он – я!

Вспоминаю встречи с Пластовым с большой теплотой и чувством долга перед его памятью. Он был велик в своей простоте.

Рудольф Азбукин