Отгремела война,

Отдалённой историей стала,

А никак не отпустит

Тревожную память бойца.

От фугасов и мин

Мы очистили наши кварталы,

Но какой же сапёр

Разминирует наши сердца!..

Эти строки написал Виктор Иванович Кочетков. В числе тех, кто перенёс невыносимые тяготы Великой Отечественной, выжил и пронзительно воплотил эти испытания и переживания, он занимает вполне достойное место. Так же как известный его собрат по войне, поэзии и дальнейшей жизни Николай Константинович Старшинов… Так вот, с середины 1970-х и в 1980-е годы они, обычно вместе, приезжали в Ульяновск, в гости к своему младшему другу Николаю Благову.

Первым из жизни после долгой болезни ушёл Николай Благов, потом Николай Старшинов, и около десяти лет назад – Виктор Кочетков…

Конечно, поэты по-своему воспринимают окружающие события, в том числе и какие-то высказывания государственных лидеров. Помню, я как-то был у Благова в тогдашнем писательском домике, и как раз в это время ему звонил из Москвы Виктор Иванович Кочетков. А Николай Николаевич, комментируя недавнюю речь Л.И. Брежнева (насколько помню, уже дряхлого), сказал Кочеткову:

– Как здорово, что он привёл твои строки!..

И лишь потом я нашёл в докладе генсека фразу, примерно такую: «Мы можем теперь смотреть на мир не через прорезь прицела…» и вспомнил эти афористичные кочетковские строки:

Шёл смертный бой.

Земля в огне кипела.

Был сужен мир

До прорези прицела.

Но мы, полны решимости и веры,

Ему вернули прежние размеры…

Хотя, конечно, лидер страны, точнее те, кто ему готовил доклад, едва ли знали, кому принадлежал, возможно, уже не раз использованный поэтический образ…

У Виктора Кочеткова, повторю, очень тяжкая военная судьба. В 1942 году девятнадцатилетний боец Кочетков тяжело раненным попал под Харьковом в плен. Немного оклемавшись, решил бежать, и это ему удалось. Шёл на гул орудий, к фронту и всё-таки добрался до своих. Потом воевал, был комсоргом батальона. Дважды в составе разведгруппы переплывал Дон. В конце войны стал командиром маршевой роты. Несколько раз был ранен. Пережил трудные времена, когда «особисты» вспомнили его недолгий плен. Были тщательные и унизительные проверки, но солдат Кочетков отстоял свою честь. Поэт принадлежал к тому поколению фронтовиков, рождения 1923 года, из которого, по официальной статистике, после войны осталось только три процента.

…Всё пришлось испытать на войне:

Счастье боя и тяготы плена.

Как по беглой мишени, по мне

Конвоиры стреляли с колена.

* * *

Как зверёныш в таёжном долу,

С листьев слизывал капли росы я;

Сквозь ночей непроглядную мглу

Продирался к тебе я, Россия…

Книгу с этими и другими своими стихами Виктор Иванович подарил мне с тёплой уважительной надписью летом 1986-го, когда мы сидели рядом в Языковском парке, отмечая очередной пушкинский праздник – тогда москвичи приезжали к нам неизменно…

А сам Кочетков занимал в те месяцы высокий административный да и литературный пост – он был секретарём парткома московской писательской организации. Мне довелось по делам очередной своей книжки бывать у него в обшитом дубовыми панелями кабинете ЦДЛ. Сегодня, наверное, уже можно вспомнить, что на одном из широких столов я узрел несколько высоких стопок из картонных в большинстве своём папок. На мой наивный вопрос об их содержании Виктор Иванович, сдержанно усмехнувшись, пояснил: «А это писатели пишут друг на друга…». И, заметив моё недоумение, добавил: «Писатели же…»

Да, все последующие годы он неизменно возвращался в своих стихах к войне, так сильно опалившей его раннюю юность:

Уходили в тылы

нашей памяти толпы

Непригодных для фронта

речений и слов.

Только слово-солдат

получало повестку,

Как стрелковый окоп,

обживало строку.

Голос музы звучал

повелительно веско –

Ведь писатель приравнен был

к политруку…

В прошедшем декабре исполнилось бы 85 лет поэту-фронтовику Николаю Константиновичу Старшинову. Он со школьной скамьи ушёл в армию. Там, на фронте, начал писать стихи. В 1943 году был тяжело ранен. После демобилизации вернулся в Москву, поступил в Литературный институт имени Горького. За долгую творческую жизнь выпустил более двадцати поэтических книг, кроме того, сборники рассказов, литературные мемуары…

Наверное, многие из тех, кто лично знал поэта и помнит его стихи, задавали себе вопрос: так всё-таки СтаршИнов или СтаршинОв? У меня, например, есть посвящённые ему стихи разных авторов, где обыгрывается и рифмуется его фамилия с разными ударениями. Ну, хотя бы два примера:

у Владимира Гордейчева:

Курс равняя по вершинам

вулканических пород,

«Николай…» плывёт

«Старшинов» –

коктебельский теплоход…

Или строчки Риммы Казаковой – о первых встречах с мастером:

«Пускай не толще волоса.

Но твой – и этим нов, –

Не пой с чужого голоса!» –

Сказал мне Старшинов…

А это уже его стихи о Литве, родине его второй жены (первой была поэтесса Юлия Друнина):

…Сказала за беседой:

«Ну, Коля Старшинов,

Садись за стол, отведай

Картофельных блинов!..»

Мне посчастливилось встречаться с Николаем Константиновичем и в Ульяновске, и в Москве, где он многие годы руководил альманахом «Поэзия», выходившим в издательстве «Молодая гвардия». И как-то я набрался смелости и спросил: «Так всё-таки, Николай Константинович: СтаршИнов или СтаршинОв?». «Да как хочешь, так и произноси!» – был мне ответ…

Удивительно органично совмещались в его поэзии особенности российской природы и проникновение в самую сущность человеческих переживаний, глубин поэтического творчества. Вот хотя бы строки, посвящённые его младшему другу, трагически ушедшему от нас:

Рябина от ягод пунцова.

Подлесок ветрами продут.

На родине Коли Рубцова

дожди затяжные идут.

В такую ненастную пору

не шумной толпой, а вдвоём

пройти бы к сосновому бору

прекрасным и грустным жнивьём.

Следить – а куда торопиться? –

отчаянный гон облаков.

Земле поклониться, напиться

из тихих её родников…

Не могу не упомянуть и о другом увлечении Старшинова – собирательстве и пропаганде задорных маленьких шедевров – русских частушек, часто с ненормативными оборотами и словечками, за что ему немало доставалось от ревнителей языка. Но вот что он сказал в интервью незадолго до своей кончины: «Я получил около восьмисот писем, и почти во всех одна мысль: «Ваши частушки помогают нам выжить в это трудное смутное время».

Последний раз довелось его увидеть осенью 91-го. Приехав по делам в столицу, я прямо с поезда направился в «Молодую гвардию» – не терпелось узнать, скоро ли выйдет сборник поэтов-пародистов с моим изрядным участием. Увы, пройти на третий этаж огромного здания оказалось уже не так просто, как раньше. Называю фамилии известных редакторов – таких не знают. Кое-как добыл пропуск и тоскливо сидел в безлюдном с утра коридоре. Кто-то сообщил мне, что сборник рассыпался, не увидев света, и вообще теперь тут другие порядки.

И вот, ближе к 12-ти, поднялся на этаж Старшинов – хромая, с палочкой (в очередной раз из больницы, где лечил фронтовые раны). Ворчал: едва пустила охрана – это его-то, да и кто он для этих людей?..

Ульяновские литераторы моего поколения, конечно же, хранят память об этих истинных российских поэтах, людях редкостной душевной чистоты, переживших страшные тяготы великой войны и рассказавших о ней в строках, которые переживут столетия…

Григорий Медведовский

 

В школьные годы прочла и до сих пор помню наизусть стихотворение Николая Старшинова «Ракет зелёные огни по бледным лицам полоснули…». Потом читала его книги стихов и с особым интересом – сборник статей о поэтическом мастерстве «Памятный урок». Я и сейчас советовала бы молодым авторам прочесть эти не поучающие, но поучительные очерки.

Тем большей радостью для меня стал приезд самого Николая Старшинова, в начале 80-х, к нам в Ульяновск. Московский гость выступил перед творческой молодёжью, послушал и наши стихи, дал дельные советы. Известно, что Николай Старшинов собирал частушки. Мне запомнилось, как он на той памятной встрече прочитал одну: «Печку письмами топила, не подкладывала дров. Всё смотрела, как горела моя первая любовь». Говорил, посмотрите, сколько поэзии, сколько чувства в этой народной лирической миниатюре. Читал и свои стихи, искренние добрые строки: «Снова сердце распахнуто настежь, и добра и привета полно. Я желаю высокого счастья всем, кого обходило оно». Эта встреча с поэтом-фронтовиком оставила светлый след в памяти.

С Виктором Кочетковым я встретилась в 1994 году на Всероссийском совещании молодых писателей. Он руководил нашим поэтическим семинаром. Когда знакомились, Виктор Иванович спросил у меня: «Так Вы с родины Благова?» Позже я узнала, что поэты дружили, Виктор Кочетков не раз бывал в нашем городе. Он написал предисловие к книгам Н. Благова.

Виктор Кочетков поддерживал молодых литераторов, по-отечески относился к начинающим авторам. Помню, как он профессионально анализировал стихи участников семинара, заранее проработал все присланные тексты, написал обстоятельные рецензии. Выслушав каждого, говорил о достоинствах и недостатках стихов. Но при этом не гасил, а окрылял. По итогам совещания рекомендацию для вступления в Союз писателей мне дал именно Виктор Иванович Кочетков.

«Мы сами рассказать должны по праву о нашем поколении солдат», – писал Николай Старшинов. И они рассказали, запечатлев время в своих стихах.

Елена Кувшинникова

 

Виктор Кочетков

(1923–2001)

* * *

Гляжу, ровесники, с волненьем

на вас. Пока ещё крепки!

Всё было в нашем поколенье –

и соловьи, и Соловки.

Всего отведено без меры:

побед и бед, добра и зла.

Какие вымерят безмены,

чего нам больше жизнь дала.

Горит закат. И даль дымится.

И ветер чуть горчит на вкус.

Ни от одной твоей страницы

прошедшее, не отрекусь.

И всё, что было со страною,

всё, вплоть до нынешнего дня,

прошло не мимо, стороною –

через меня, через меня.

Я принимаю как награду

снежок, пристывший к волосам.

И мне жалельщиков не надо –

я пожалеть умею сам.

* * *

Нет, не позабылось,

нет, не позабылось,

В самый дальний угол памяти

забилось.

Обживает в сердце

самый дальний угол

тех костров военных

поседевший уголь.

* * *

Гляжу с надеждой фильмы

о войне,

который год, хотя надежды мало,

а вдруг расщедрятся,

а вдруг покажут мне

и ту войну,

что жизнь мою ломала.

Ту, где наш взвод

лесок оборонял,

где мы затишья ждали, как гостинца,

ту, что на плёнку памяти я снял

бессонными глазами пехотинца.

* * *

Студёный север.

Покрик журавлей.

Янтарный свет

песчаного Закамья…

Душа моя, вовек не отболей

высокою тревогою исканья.

До смертного мгновенья сохрани

любовь вот к этим

рощам и дорогам.

Не променяй на модные огни

звезду, что светит

над родным порогом.

Николай Старшинов

(1924–1998)

* * *

Я был когда-то ротным запевалой,

В давным-давно прошедшие года…

Вот мы с учений топаем, бывало,

а с неба хлещет вёдрами вода.

И нет конца раздрызганной дороге.

Густую глину месят сапоги.

И кажется – свинцом залиты ноги,

отяжелели руки и мозги.

А что поделать? Обратишься к другу,

но он твердит одно: – Не отставай!.. –

и вдруг наш старшина на всю округу

как гаркнет: – Эй, Старшинов, запевай!

А у меня ни голоса, ни слуха

и нет и не бывало никогда.

Но я упрямо собираюсь с духом,

пою…А голос слаб мой, вот беда!

Но тишина за мною раскололась

от хриплых баритонов и басов.

О, как могуч и как красив мой голос,

помноженный на сотню голосов!

И пусть ещё не скоро для привала,

но легче нам шагается в строю…

Я был когда-то ротным запевалой,

да и теперь я изредка пою.

Матери

Никаких гимназий не кончала,

Бога от попа не отличала,

Лишь детей рожала да качала,

Но жила, одну мечту тая:

Вырастут, и в этой жизни серой

Будут мерить самой строгой мерой,

Будут верить самой светлой верой

Дочери твои и сыновья.

Чтобы каждый был из нас умытым,

Сытым, с головы до ног обшитым,

Ты всю жизнь склонялась над корытом,

Над машинкой швейной и плитой.

Всех ты удивляла добротою.

Самой беспросветной темнотою,

Самой ослепительной мечтою…

Нет святых,

Но ты была святой!

* * *

Ракет зелёные огни

по бледным лицам полоснули.

Пониже голову пригни

и, как шальной, не лезь под пули.

Приказ: «Вперёд!» Команда: «Встать!».

Опять товарища бужу я.

А кто-то звал родную мать,

а кто-то вспоминал – чужую.

Когда, нарушив забытьё,

орудия заголосили,

никто не крикнул: «За Россию!..»

А шли и гибли

За неё.